В последний день второго немецкого наступления на Севастополь Людмила Павличенко была ранена осколком снаряда. Она лежала на носилках, и ей делали перевязку, когда осколочная бомба, сброшенная «мессершмиттом» над самой крышей госпиталя, вторично ранила её, на этот раз всерьёз: в спину и лёгкое.
Пять дней она бредила. Температура – 40. Ей вливали глюкозу. Её поддерживали шампанским и льдом.
Измученный, больной, небритый, с гранатами на поясном ремне, Алексей Киценко дважды приходил с передовых, сидел у постели Людмилы и смотрел, как шевелятся её губы.
- Бредит? - спросил он сестру.
- По - моему, нет, - сказала сестра и отошла.
Алексей склонился ухом к горячему рту.
- Чтобы не жалела... не заставите плакать, - отчётливо шептала Людмила.
- Ну, божий характер! - усмехнулся Киценко и скоро задремал на стуле.
... Через три недели Людмила выписалась, вернулась в полк. Её удивило: фронт зарылся в землю - и фрицы и наши. По ночам на «ничейной» земле шли короткие рукопашные схватки.
Людмилу не пускали в поиск. В недавно обжитой землянке было очень сыро. Однажды командир полка вызвал Павличенко и приказал ей отправиться в Севастополь, снять комнату и отдохнуть.
- И Киценко поедет на три дня, - добавил майор.
В то время в Севастополе было много пустых квартир и брошенных домов, потому что население уходило от бомбёжек в глубокие штольни каменоломен. Но снайперам захотелось после дождей, туманов и стужи пожить в уютной квартире с чаепитием. На улице Матюшенко они сыскали белый домик. Хозяйка - тётя Оля, спокойная, усталая, в шерстяном платье, - понравилась; муж у неё был под Москвой, на Западном фронте, он давно не писал. Мальчишка Котька уже в сенях нацелился на дядину кобуру. Старшая - Женя - задумчиво слушала, опершись головой о дверной косяк. В сенях этой необыкновенной для Севастополя квартиры ещё жил довоенный запах сдобного теста.
Но первый же день несколько разочаровал гостей. Впервые с начала войны они жили, как когда - то: могли делать что угодно, - и этого всего с непривычки было так много, что к обеду они уже поссорились. Мешали фикусы, стоявшие у окна; мешали сознание краткости срока и мысль о товарищах; мешала самая тишина квартиры. Кроме дивана, на котором расположился, сняв сапоги, Алексей, и очень мягкой постели для Людмилы, кроме тихих детских голосов в соседней комнате я кроме скуки, ещё более крепкой, чем госпитальная, не было ничего праздничного. А между тем вся обстановка: белизна маленьких комнат, возня тёти Оли на кухне, а в соседней комнате мудрые котькины разговоры о пистонах, шпионской сигнализации и партизанах - всё это очень напоминало беспечную, юношескую жизнь, какой, она была до войны.
К вечеру Людмила подошла к горшку с пыльным фикусом, попробовала пальцем землю. Эта горшечная, комнатная земля совсем не была похожа на ту, привычную, окопную землю. И вдруг что - то повернулось в Людмиле: сердце повеселело. К черту! Что мы, валяться на диванах сюда приехали?!
- Товарищ «майор»! - закричала Людмила. Но тётя Оля на кухне не сразу поняла, что это к ней обращаются. Степенная, усталая, немолодая женщина вышла из кухни. Они посмотрели друг на друга, улыбнулись - каждая по - своему.
- Товарищ «майор», вскипятите, пожалуйста, воду - голову мыть.
С этой минуты квартира наполнилась громкими голосами и смехом, у всех оказалось много забот и обязанностей, и скоро всё стало вверх дном.
Через полчаса «майор» - тётя Оля – уже поливала из горячего чайника голову Людмилы, склонившейся над тазом, а та отдавала распоряжения, протирая глаза от мыльной пены; Котька помогал Алексею отодвинуть в угол пианино; серьёзная Женечка готовила на кухне, по заказу Людмилы, селёдочный паштет.
В этой семье, куда шумно вторглись Людмила и Алексей, слишком долго ждали отца. И, как в тысячах семей в эту войну, тут возник тайный союз мамы и маленьких - беречь друг друга, держаться стойко и только вечером, ложась в постель, когда всякому маленькому разрешено быть слабым и сонным, позволить себе покапризничать. Тётя Оля, как тысячи советских женщин, напуганная бомбёжками, блокадой, отсутствием писем, всё же держалась разумно, спокойно.
Котька уже успел шепнуть Людмиле: «Она у нас не то, чтобы трусиха, а так...» - и смутился, когда Людмила стала допрашивать: «Как же?», - не хотел ответить...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.