- Какая ты смешная, - ласково говорил Женя. - Ты имела бы право обижаться, если бы по случаю нашей свадьбы отменили все войны. А так как этого никто не может сделать, приходится готовиться к ним. Разве ты не знаешь, в какое время мы живем?

Ей казалось, что она все прекрасно знает. В газетах она читала о начавшейся войне, о бомбардировках мирных городов и потоплениях пароходов, это казалось таким далеким, почти как гражданская война и революция, историю которых она проходила в школе на уроках. Ведь она даже делала доклад на тему «Гражданская война по роману «Тихий Дон». Слово «война» стало для нее просто отвлеченным понятием, таким же, как слова «капитализм», «религия», «кризис». Только иногда, просмотрев новый фильм или прочитав талантливую книгу, она, как бы очнувшись, начинала понимать, что за этими словами стоят бесконечно родные, хотя, быть может, и незнакомые товарищи, отдавшие жизнь и за ее счастье.

Отца Жени убили в гражданскую. Для него, воспитанного на рассказах матери, слово «война» не было просто понятием. «Война», «революция», «отец» слились для Жени вместе. Им он был обязан своей жизнью. Поэтому он всегда помнил о них.

Женя не раз объяснял ей это. Она говорила, что понимает его, но тогда она еще не понимала. Слишком непохожа была окружающая их действительность на то, что связывалось с понятием «война». Она не могла даже представить себе, что может быть война. Теперь-то она понимает, как это происходит. Но ведь это ничего не меняет. Разве она могла бы задержать Женю, когда он решил ехать добровольцем на фронт, едва на границе раздались первые залпы? Ни она, ни женина мать, которую он любил больше всего на свете, не могли этого сделать, просто не имели морального права.

Остановить его она не могла бы. Но кое-что могло быть иначе... Это-то зависело от нее...

- Как жаль, что у нас нет сына, - сказал он на вокзале, прощаясь с ней, - вместе бы провожали меня, вместе бы встречали. А может, это и лучше...

Он говорил об этом шутя, но она-то знала, как ему хотелось иметь сына. Это она проповедывала, что не время думать о ребенке, пока не кончен институт, не устроена жизнь. Вот, устроила...

По-настоящему поняла она свою ошибку много позже, после того торжественного и ужасного письма. Она помнит, как ударила в голову бурная радость, когда она прочла, что за исключительный героизм и отвагу летчик Евгений Шумов награжден высшей наградой страны - званием Героя Советского Союза. Однако было что-то в извещении, что заставило ее сердце тревожно сжаться и пробежать письмо второй раз. Тогда она заметила два маленьких слова, родивших смутную тревогу, но не дошедших до сознания в первый раз. Два простых, обыкновенных слова, затерявшихся среди других: «отдавшего жизнь». Она не поняла этих слов, она не хотела понимать страшный смысл их, но губы уже шептали сами по себе: «Женя умер, Жени нет!»

Она и сейчас ходила по комнате, судорожно сжимая пальцы и повторяя эти два слова: «Жени нет». Тогда она еще не понимала, что такое «нет», совсем нет и больше никогда не будет. Она как бы оглохла, оцепенела, а в душе была пустота. Родные опасались за ее жизнь, боялись, чтобы она не сделала что-нибудь с собой. Она видела, как они все время следят за ней и шепчутся по углам, но ей ничего не хотелось: ни разговаривать с ними, ни плакать, ни даже умереть. Она все время сидела дома, глядя в стену перед собой, и прислушивалась к тому, что делается у нее внутри. У нее было такое чувство, словно она не может понять что-то важное до конца. Даже на лекциях в институте ее не оставляло это чувство.

К ней заехал летчик из жениной части с боевым орденом на груди, так не вязавшимся с его юным обветренным лицом. Он рассказал о бое, в котором самолет Шумова, вынырнув из облаков, оказался перед пятеркой вражеских истребителей. Повернуть назад было поздно, и Шумов принял неравный бой. Как черт, носился он среди чужих машин, подбил одну, но вражеский летчик уже зашел ему в хвост и выпустил смертоносную пулеметную очередь из четырех стволов. Последнее, что успел сделать Шумов, это кинуть свою загоревшуюся, теряющую управление машину на ближний аппарат врага. Появившиеся из-за облаков два наших «ястребка» видели конец боя; две машины, ломая части и разваливаясь в воздухе, падали вниз. В страшной ярости они бросились за удирающим врагом. Они отплатили за своего командира в этом бою и во многих других. Она может быть спокойна: они сделали все, что могли. А Шумов погиб как герой. Каждый в эскадрилье - теперь эскадрильи имени Евгения Шумова - хотел бы быть таким, как он. Она может гордиться своим мужем.

Сказав это, он осекся и замолчал.

До этой минуты она ждала чего-то, - может быть, чуда. В глубине души таилась крошечка надежды, а вдруг что-нибудь не так, где-нибудь произошла ошибка и ее Женя не умер, а только ранен, пусть даже тяжело. Но чуда не случилось. И тогда она заплакала. Слезы прорвали какую-то задерживавшую их плотину и лились потоками. Летчик даже растерялся, он думал, что она уже примирилась с мыслью о потере мужа, и не знал, как успокоить ее. Он побежал за матерью.

- Поплачь, поплачь, дочка! - говорила ей мать, украдкой утирая свои слезы. - Все на душе легче станет.

Ее душили слезы, но даже тогда, задыхаясь от рыданий, она понимала, что ей никогда не выплакать своего горя. Однако, проплакав весь вечер и заснув в слезах, она наутро почувствовала себя немного легче. Ей захотелось увидеть женину мать, и она пошла к ней. Мать лежала, разбитая параличом, и, увидев ее, пыталась выговорить какое-то слово. Она поняла это слово: «Женя». Наведала она и жениных друзей. Видя их, веселых и оживленных, она не могла понять, как они могут веселиться, устраивать вечеринки, бывать в кино, когда Женя, их главарь и заводила, высокий веселый Женя, лежит в холодной, мерзлой земле. Ей казалось до боли несправедливым это. Но иногда она сама ловила себя на том, что не может вспомнить, какие были у Жени глаза, как он смеялся. А ведь у их сына обязательно были бы женины глаза и губы. Она бы рассказывала ему об отце...

... Неожиданно в передней зазвонил звонок, и она пошла открывать дверь. Вернулся сосед, забывший дома красный флажок своей дочки.

- Что вы сидите дома, соседка? - весело спросил он. - Сейчас самолеты полетят. Марш, марш на улицу!

Он был очень оживлен и, казалось, принес с собой кусочек праздничного веселья. Ей вдруг очень захотелось на улицу, хоть немного забыть о своем горе. Она завернула снимки, бумаги в ту же газету, поцеловала пакет и спрятала его в стол.

Когда она вышла из подъезда, то от свежего воздуха, от музыки десятков оркестров, от цветения флагов и знамен у нее захватило дух. Она шла по своей улице, ставшей какой-то новой от множества веселых, оживленных людей в праздничных костюмах с алыми ленточками и цветами в петлицах. Люди заняли всю улицу так, что не было ни мостовой, ни тротуаров.

Радиорупоры, установленные на крышах высоких домов с таким расчетом, чтобы звук нигде не прорывался, разносили над городом слова новой песни о бесстрашном соколе. Где-то далеко гудели невидимые самолеты.

Она шла, наступая на мятые стаканчики от мороженого, и ей казалось, что праздник длится давно-давно, и трудно было представить улицу другой.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.