Рассказ «Железная воля», отрывки из которого мы ниже печатаем, был помелён в №№ 38 - 44 еженедельного журнала «Кругозор» за 1870 год. С большой сатирической силой Лесков высмеял в этом рассказе пресловутую «железную волю» немцев, их педантизм и умственную ограниченность. Герой рассказа Гуго Пекторалис не вымышлен Лесковым. В адресной книжке писателя в 1859 году записаны: «горчичный дом» банкира Асмуса Сименсона в Петербурге, машиностроительный завод в городе Доберане, на озере Плау, в Мекленбург - Шверпне, и, наконец, сам обладатель «железной поли» - макленбургский гражданский инженер Крюгер, переименованный писателем в Гуго Пекторалиса.

Вскоре после Крымской войны (я не виноват, господа, что у нас все новые истории восходят своими началами к этому времени) - я заразился модной тогда ересью, за которую не раз осуждал себя впоследствии, - то есть, я бросил довольно удачно начатую казённую службу и пошёл служить в одну из вновь образованных в то время торговых компаний. Она теперь давно уже лопнула, и память о ней погибла даже без шума...

Хозяева дела, при котором я пристроился, были англичане: их было двое, оба они были женаты, имели довольно большие семейства и играли один на флейте, а другой на виолончели. Они были люди очень добрые и оба довольно практические. Последнее я заключаю потому, что, основательно разорившись на своих предприятиях, они поняли, что Россия имеет свои особенности, с которыми нельзя не считаться. Тогда они взялись за дело на простой русский лад и снова разбогатели чисто по - английски.

Операции у нас были большие и очень сложные: мы и землю пахали, и свекловицу сеяли, и устраивались варить сахар и гнать спирт, пилить доски, колоть клёпку, делать селитру и вырезать паркеты, - словом, хотели эксплуатировать всё, к чему край представлял какие - либо удобства. За всё это мы каялись сразу, и работа у нас кипела: мы рыли землю, клали каменные стены, выводили монументальные трубы и набирали людей всякого сорта, впрочем, всё более по преимуществу из иностранцев. Из русских высшего, по экономическому значению, ранга - только и был один я - и то потому, что в числе моих обязанностей было хождение по делам, в чём я, разумеется, был сведущее иностранцев. Зато иностранцы составили у нас целую колонию; хозяева настроили нам довольно однообразные, но весьма красивые и удобные флигеля, и мы сели в этих коттеджах вокруг огромного старинного барского дома, в котором разместились сами принципалы.

Дом, построенный с равными причудами, был так велик и поместителен, что в нём могли свободно и со всякими удобствами расположиться даже два английских семейства. Над домом вверху, в полукруглом куполе, была Эолова арфа, с которой, впрочем, давно были сорваны струны, а внизу под этим самым куполом - огромнейший концертный зал, где отличались в прежнее время крепостные 'музыканты и певчие, распроданные поодиночке прежним владельцем в то время, когда слухи об эмансипации стали казаться вероятными. Мои господа англичане давали в этом зале квартеты из Гайдна, на которые в качестве публики собирали всех служащих, не исключая нарядчиков, конторщиков и счётчиков.

Делалось это в целях «облагорожение вкуса», но только цель эта мало достигалась, потому что классические квартеты Гайдна простолюдинам не нравились и даже нагоняли на них тоску. Мне они откровенно жаловались, что «им нет хуже, как эту гадину слушать»; но тем не менее эту «гадину» они всё - таки слушали, пока всем нам не была послана судьбою другая, более весёлая забава, что случилось с прибытием к нам из Германии нового колониста, инженера Гуго Карловича Пекторалиса. Этот человек прибыл к нам из маленького городка Доберана что лежит при озере Плау в Мекленбург - Шверине, и самое его прибытие к нам уже имело свой интерес.

Пекторалис был выписан в Россию вместе с машинами, которые он должен был привезти, поставить, пустить в ход и наблюдать за ними. Почему наши англичане взяли этого немца, а не своего англичанина, и отчего они самые машины заказали в маленьком немецком Доберане - я наверно не знаю. Кажется, это случилось так, что один из англичан видел где - то машины этой фабрики и, облюбовав их, пренебрёг некоторыми условиями патриотизма...

Машины назначались для паровой мельницы и лесопильни, для которых уже были готовы здания. Высылкою их и инженера мы очень торопили - и фабрикант известил нас, что машины шли в Петербург морем с самыми последними фрахтами. Об инженере же, которого мы просили послать, чтобы он прибыл ранее машин и мог сделать нужные для них приспособления в постройках, нам писали, что такой инженер нам будет немедленно послан; что зовут его Гуго Пекторалис, что он знаток своего дела и имеет железную волю для того, чтобы сделать всё, за что возьмётся.

Я был тогда по компанейским делам в Петербурге - и на мою долю пало принять из таможни машины и отправить их в нашу глушь, а также взять с собою Гуго Пекторалиса, который должен был очень скоро приехать и явиться в «Сарептский дом», Асмус Симонзен и К - °, известный нам более под именем «горчичного дома». Но в высылке этих машин и инженера вышло какое - то qui pro quo: машины запоздали и пришли очень поздно, а инженер упередил наши ожидания и приехал в Петербург раньше времени. Только что я прибыл в «горчичный дом», чтобы сообщить для ожидаемого Пекторалиса мой адрес, мне отвечали, что он уже с неделю тому назад как проехал.

Это неприятное для меня и очень рискованное для Пекторалиса событие случилось в конце октября, который в тот год как назло выдался особенно лют и ненастен. Снегу и морозов ещё не было, но шли проливные дожди, сменявшиеся пронизывающими туманами; северные ветры дули так, что, казалось, хотели выдуть мозг костей, а грязь повсеместно была такая невылазная, что можно было представить, какой ад должны представлять теперь грунтовые почтовые дороги. Положение опрометчивого, как мне казалось, иностранца, который в такое время пустился один в такой далёкий путь, не зная ни наших дорог, ни наших порядков, - казалось мне просто ужасным, и я в своих предположениях не ошибся. Действительность даже превзошла мои ожидания.

Я осведомился в «горчичном доме»: владеет ли по крайней мере приехавший Пекторалис хотя сколько - нибудь русским языком, - и получил ответ отрицательный. Пекторалис не только не говорил, но и не понимал ни слова по - русски. На мой вопрос: довольно ли с ним было денег, мне отвечали, что ему выданы «за счёт компании» прогонные и суточные на десять дней.

- Зачем вы не удержали его? Зачем не уговорили его хоть подождать попутчика? - пенял я в горчичном доме, но там отвечали, что они уговаривали и представляли туристу все трудности пути; но что он непоколебимо стоял на своём, что он дал слово ехать не останавливаясь, - и так поедет, а трудностей никаких не боится, потому что имеет железную волю.

В большой тревоге я написал своим принципалам всё, как случилось, и просил их употребить все зависящие от них меры к тому, чтобы предупредить несчастия, какие могли встретить бедного путника; но писавши об этом, я, по правде сказать, и сам хорошенько не знал: как это сделать, чтобы перенять на дороге Пекторалиса и довезти его к месту под охраною надёжного проводника. Я сам в эту пору никак не мог оставить Петербурга, где меня задерживали довольно важные поручения, и притом он так давно уехал, что я едва ли мог бы его догнать. ЕСЛИ же будет послан кто - нибудь навстречу этой железной воле, то кто поручится, что этот посол встретит Пекторалиса и узнает его?

Я тогда ещё думал, что, встретив Пекторалиса, его можно не узнать. Это происходило конечно ОТТОГО, что немцы, у которых я о нём расспрашивал, не умели сообщить его примет. Аккуратные и бесталанные, они давали мне только общие, так сказать самые паспортные приметы, которые могут свободно приходиться чуть не к каждому. По их словам, Пекторалис был молодой человек лет от 28 до 30; роста немного выше среднего, худощав, брюнет с серыми главами и весёлым, твёрдым выражением лица. Надеюсь, что тут немного такого, почему бы, встретив человека, можно было сейчас узнать его. Самое рельефное, что я мог удержать в памяти из всего этого описания, это «твёрдое и весёлое выражение», но кто же это из простых людей такой знаток в определении выражений, чтобы сейчас приметить его и «стой, брат, не ты ли Пектаралис?» Да и наконец самое это выражение могло измениться - могло достаточно размокнуть и остыть на русской осенней сырости и стуже?

Выходило, что кроме того, что мною было написано в пользу этого чудака, я более уже не мог для него ничего сделать - и волею - неволею я этим утешился, и притом же, получив внезапно неожиданные распоряжения о поездках на юг, не имел и досуга думать о Пекторалисе. Между тем прошёл октябрь и половина ноября: в беспрестанных переездах я не имел о Пекторалисе никакого слуха и возвращался домой только под исход ноября, «объехав в это время много городов.

Во Владимире я нашёл покинутый мною тарантас, который мог ещё служить свою службу; так как на колёсах было удобнее ехать, чем на санях, - и я тронулся в путь в моём экипаже.

Пути мне от Владимира оставалось около тысячи вёрст; я надеялся проехать это расстояние дней в шесть, но несносная тряска так меня измаяла, что я давал себе частые передышки и ехал гораздо медленнее. На пятый день к вечеру я насилу добрался до Василева Майдана, и тут имел, самую неожиданную и даже невероятную истрачу.

Не знаю как теперь, а тогда Василёв Майдан была холодная, бесприютная станция, в открытом поле. Довольно безобразный, обшитый тёсом дом, с двумя казёнными колоннами на подъезде, смотрел неприветливо и нелюдимо - и на самом деле, сколько мне известно, дом этот был холоден; но тем не менее я так устал, что решился здесь заночевать.

Несмотря на то, что по мерцавшему в окнах пассажирской комнаты огоньку я мог подозревать, что тут уже есть люди, расположившиеся на ночлег, - решимость моя дать себе роздых была тверда, - и за неё - то я и был вознаграждён самою приятною неожиданностью...

Отдав приказ своему человеку внесть кошму, шубу и другие необходимые вещи, я велел ямщику задвинуть тарантас на двор, а сам ощупью прошёл через просторные тёмные сени и начал ошаривать руками дверь. Насилу я её нашёл и начал дёргать, но пазы туго набухли - и дверь не поддавалась. Сколько я ни дёргал, собственные мои силы вероятно оказались бы совершенно недостаточными, если бы мне на помощь не подоспела чья - то добрая рука, или лучше сказать добрая нога, полому что дверь мне была открыта с внутренней стороны толчком ноги. Я едва успел отскочить - и тогда увидал перед собою на пороге человека в обыкновенной городской цилиндрической шляпе и широчайшем клеёнчатом плаще, на пуговице которого у воротника висел на шнурке большой дождевой зонтик.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.