Эта глава взята из романа «Падение Парижа». Июль 1936 года. Незадолго перед тем по Франции прокатилась волна забастовок; забастовки кончились победой рабочих. Правительство народного фронта еще не обнаружило всей своей беспомощности. Социалисты еще не показали всей глубины своего предательства. Четырнадцатое июля... Годовщина взятия Бастилии революционным народом. Праздник. Четыре дня спустя начнется мятеж генерала Франко. Благодаря политике невмешательства» этот мятеж станет первым поражением Парижа. Четыре года спустя, 14 июня 1940 года, в Париж войдут германские дивизии.

Художник Андре, о котором рассказывается в этой главе, - сын нормандского крестьянина, человек честный и медлительный, беззаветно преданный искусству. Постепенно он приобщается к жизни своего народа. Жаннет - актриса- неудачница. Она работает на радио: передает рекламы.

Две первые части романа «Падение Парижа» закончены. Теперь я работаю над последней, третьей частью романа.

Андре повернул мольберт к стенке и вышел, уговаривая себя, что в мастерской нестерпимо душно. Все последнее время работа не клеилась. Художник не покривил душой, говоря своим школьным товарищам, что он ничего не понимает в политике. Но это было четыре месяца тому назад; с тех пор многое изменилось; политика, не спросясь, вошла в его мастерскую. Он теперь с утра хватал газету; прислушивался к разговорам на улице, а говорили все про забастовки, про борьбу партий, про войну. Движение, охватившее город, родило в Андре новый строй чувств; он был слишком связан с народом, чтобы не почувствовать силу солидарности, горячесть надежд. Да, все это так! Но что ему делать с натюрмортом?..

Как-то Андре прочитал статью о яровизации пшеницы в Советском Союзе. Он любил все, связанное с жизнью земли, и статья, прежде всего, его заинтересовала как человека крестьянской закваски. Потом, бродя по улицам, он задумался над прочитанным и решил: с живописью плохо!... Имеются деревья, которые зацветают впервые на восьмом или девятом десятке. Садовод сажает семя, зная, что плоды увидит его сын, может быть, внук. А тут несколько дней меняют лицо целого края...

Андре заставлял себя работать, но час спустя снова бросал кисти: не выходит!...

Вечером наступал час, которого он жадно дожидался, сидя у приемника. Жаннет работала в студии «Париж 34», и сочетание ее глубокого, взволнованного голоса с пошлыми словами реклам казалось Андре мучительным, как его мысли.

Он часто спрашивал себя: «Что мне Жаннет?» Слово «любовь» не приходило ему в голову. Он думал о том, что мало ее знает, что, может быть, между ними нет ничего общего, что все это причуда. Он был создан для больших и длительных чувств; привязанность в нем развивалась медленно, запасаясь корнями, требуя терпения и ухода. Андре говорил себе, что надо расстаться с этой блажью, но вечером снова кидался к приемнику.

Как же тут было работать? На лесах окрестных улиц пестрели красные флаги бастовавших каменщиков. Жаннет расхваливала то нежность, то микстуры. Стояли душные дни июля. Грозы по ночам не освежали воздуха. Андре изнемогал.

В начале июля зажиточные кварталы Парижа вымерли. Прежде многие откладывали отъезд на морские купанья или на воды до конца месяца, опасаясь загроможденных машинами дорог или давки в поездах. Но события разогнали буржуа до срока. Уезжали подальше, на юг, уверяя, что центр Франции будет переполнен рабочими, добившимися платных отпусков. Перспектива оказаться на пляже рядом с кочегарами и каменщиками не на шутку пугала почтенных коммерсантов. Газеты писали, что курорты «загажены». Счастливцы выбирались в Швейцарию или в Италию. Никто не хотел оставаться в Париже: пугала назначенная на четырнадцатое июля большая демонстрация. Когда-то эту дату праздновали все, но теперь национальный праздник представлялся буржуа торжеством народного фронта, и те из них, кто засиделся в столице, поспешно снимали с домов флаги, чтобы не участвовать в общем празднестве.

В народных кварталах настроение было благодушное. Платные отпуска стали сразу бытом, длинными разговорами о том, где живописные места и в какой речушке больше рыбы. После бурного июня июль казался буколическим. Правда, коммунисты говорили о контрнаступлении хозяев, но их речи охотно забывались за путеводителями, перед новеньким велосипедом или только что купленным купальным костюмом. Большинство платных отпусков приходилось на август, и рабочий Париж готовился отпраздновать четырнадцатое июля у себя. Для одних это означало военный парад, для других - демонстрацию, для третьих - танцы на улице.

Уже тринадцатого июля, вечером, балы были в полном разгаре. Кажется, в Париже не оставалось ни одного безработного музыканта. Все вокруг ревело, трубило, присвистывало, надрывалось. На каждой площади поставили возвышение для оркестра; трубачи с медными лицами, с вздутыми на лбу жилами жадно пили пиво. Через улицы тянулись гирлянды с бумажными фонариками всех цветов. Кафе выставили, помимо обычных столиков, все столы, которые только можно было разыскать: обеденные, кухонные, карточные. Было жарко, и люди разоблачались, как на даче. Мужчины отплясывали, сняв пиджаки и блистая бляхами подтяжек. На руках у матерей пищали или дремали малютки. Фокусники глотали огонь, вытаскивали из шляпы цыпленка. Уличные торговцы продавали засахаренные фрукты, цветы, бумажные веера. Повсюду приютились бараки с гадалками, с рулеткой, с тиром; парни залихватски сбивали шарик, трепетавший на водяной струе, или быстро вращающиеся трубки. Пищали карусели с традиционными конягами или с модными самолетами.

Отчетливо сказывался провинциальный характер Парижа, который распадается на сотни городков, каждый со своей главной улицей, со своим кино, со своими героями и сплетнями. Центральные районы, по которым в будни сновали прохожие, то есть незнакомцы, опустели. А на площадях рабочих кварталов прохожих не было: здесь все знали друг друга, и балы были семейными.

Андре весь вечер бродил по городу. Он любил народные праздники за их красочность, за неподдельное грубоватое веселье; любил бараки с пряничными свиньями, на которых можно сахаром надписать имя любимой; любил гармоники и шарманки, традиционную грусть этой оглушительной музыки. Но теперь он испытывал одиночество, сиротливость, особенно когда попал на площадь Бастилии, где когда-то, в такой же знойный вечер, люди танцевали вокруг кровавой лужицы. Кружились тысячи пар, издали подобные морской зыби. Андре повернул к Сене, а потом поднялся на свою любимую площадь Контрескарп; там, среди фантастических вывесок и темно-зеленых каштанов, веселилась окрестная беднота. Было это за полночь; он сидел и тянул теплое пиво, когда вдруг увидел Жаннет: она пришла с актерами. Он до того обрадовался, что вскрикнул. Потом, поерзав на стуле, побранив себя все за ту же «блажь», он подошел к Жаннет:

- Хотите танцевать?

Она поглядела на него своими изумленными глазами, и они молча закружились. Они так обрадовались этой чудесной встрече, что насупились, одеревенели. Страсть была целомудренной, и Андре как-то не сознавал, что его рука касается тела Жаннет, что он слышит ее дыхание... Было тесно, они задевали другие пары, но им казалось, что они убежали куда-то далеко: в поле, в пустыню.

Потом Андре предложил побродить вместе по городу. Жаннет ответила:

- Я с товарищами... Хорошо, я скажу, чтобы они меня подождали.

Они теперь шли по узкой, плохо освещенной улице, держась за руки; так ходят дети впотьмах. Жаннет рассказывала про вечер на заводе «Сэн»:

- Я не понимаю многого, я ведь и газет не читаю... Но это было настоящее... Как они слушали! Так они меня растрогали, что я потом шла домой и ревела. Даже не знаю, отчего. Может быть, потому, что было хорошо...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.