Об эстраде и о себе

Популярная, как ни одно из других искусств, эстрада обладает громадными возможностями в формировании определенных эстетических критериев зрителя. Сейчас, когда средства массовой информации действуют с таким размахом, мы подсознательно, порой не замечая этого, привыкаем к глупейшим текстам и банальным, незатейливым мелодиям, которые подчас выливают на нас через теле- и радиоэфир некоторые вокально-инструментальные ансамбли. Когда я, возможно, с излишней резкостью, высказался на этот счет, Леонид Осипович мягко ответил:

– Конечно, в исполнении вокально-инструментальных ансамблей есть некоторые перегибы: скажем, излишняя громкость, не всегда оправданная. Мелодия часто приносится в жертву ритму, а в песне необходимы мелодия, гармония, ритм и смысл. Но дело в том, что все развивается, поэтому сейчас трудно сказать о всех «за» и «против» вокально-инструментальных ансамблей, ведь среди них есть просто прекрасные коллективы, как, например, «Ариэль». Тут настораживает, по-моему, другое. Мы перестали внимательно слушать музыку. В свое время я пел на открытом воздухе, пел и в «Эрмитаже». Тогда о микрофонах мы не знали, но не было человека, который бы не услышал хоть одно слово. О чем это говорит? О том, что люди умели внимательно слушать. А сейчас без микрофона нельзя. С одной стороны, вас заглушает музыка, а с другой, зрители не привыкли вслушиваться: уж больно часто на них обрушивается грохот ритмов. Потом, знаете ли, многие певцы, пытаясь стать современнее, путают это высокое понятие «современность» со словом «мода». Причем в негативном смысле этого слова. Начинают подражать друг другу, а в результате образуется некая безликая масса. Послушаешь такой концерт, и создается ощущение, что весь вечер слушал одного человека. Все вроде бы грамотно, правильно, но не хватает одного – индивидуальности. Подражательство, как известно, – враг каждого художника и во сто крат – певца.

Слово в песне неотделимо от музыки и должно восприниматься как попытка непосредственного перевода музыкального языка на человеческую речь. Кажется, будто, по-особенному чутко и понимающе прослушав вступление оркестра, певец сначала переводит для публики все, что можно, на слова, затем идет дальше, соединяя рассказ с музыкой. Разговаривая, мы обычно смотрим на собеседника: выражение глаз, мимика дополняют речь. У певца, помимо слов и актерской игры, есть еще и мелодия. И только их всесторонне оправданное сочетание по-настоящему радует и волнует, то есть дает возможность ощущать истинную силу искусства. Но ведь музыка – эта, по определению Льва Толстого, «стенограмма чувств» – для того и существует, чтобы передавать то. что недоступно самой развитой и утонченной человеческой речи. И как бы поэтому поющий иногда умолкает. Положение меняется, оркестр уже договаривает то, чего не в силах выразить слова. Зато самим видом своим, отражающим нюансы звучания оркестра, певец помогает понять, что именно в музыке сейчас, а не в словах голос его души. Так должны, по-моему, выглядеть вокальные номера. Во всяком случае, я стремился к этому.

В 1928 году, увлекшись джазом, Утесов начинает собирать эстрадный оркестр. Начинался его нелегкий и непростой, порой противоречивый, но прекрасный путь к песне.

– Трудность заключалась в том, чтобы играть без нот, наизусть: исполнитель, чинно сидящий перед пюпитром, нас не устраивал. Освободившись от прилежного следования за нотными строчками, музыкант должен был стать и актером. Темы и характеры звучания мы старались подчеркивать соответствующими движениями и мимикой. Хотелось, чтобы оркестранты, словно подхваченные властным ритмом, или почти танцевали на месте, или, будто отдавшись волнам печальной мелодии, оттеняли ее, предположим, плавным раскачиванием. Специально подобранными костюмами – светлыми брюками и джемперами, на которых в зависимости от характера исполняемой вещи добавлялись или убирались некоторые детали, – мы решили сразу показать публике, что перед ней не обычный оркестр, а особая эстрадная форма музицирования. Музыканты неожиданно оказывались в причудливых шляпах, а в некоторых случаях нацепляли усы и бороды. Для подчеркивания выразительности звучания привлекались и световые эффекты. Столб лучей, возникая в разных местах и останавливаясь то на солирующем исполнителе, то на группе саксофонов, как бы вел публику по живописной и незнакомой музыкальной дороге.

Короткая справка: первый джаэ-бэнд в нашей стране организовал поэт и музыкант Валентин Парнах в 1923 году. Джаз этот быстро распался. В Ленинграде организуется джаз Теплицкого, в Москве «Амаджаз» Цфасмана. В феврале 1926 года в Москве в кинотеатре «Малая Дмитровка» (ныне Театр имени Ленинского комсомола на улице Чехова) гастролирует небольшой негритянский джаз-оркестр под руководством Фрэнка Уитерса, а в марте того же года в Москву приезжает негритянское ревю, в первой отделении программы которого было шоу «Шоколадные ребята», а во втором – дивертисмент с участием джаз-оркестра под руководством Сэма Вудинга.

– Мы наслаждались исполнительской техникой «Шоколадных ребят», казавшейся по тем временам недосягаемой. Однако самые блестящие джазовые аранжировки не производили на публику заметного впечатления. Отточенное мастерство, благодаря которому достигались своеобразие и выразительность звучания отдельных инструментов и оркестра в целом, особый характер его тембра и ритма не получали должной оценки. Сидя в партере в обстановке проникнутого холодком недоуменного молчания, мы отчетливо понимали, что джаз подобного рода успеха у нас иметь не может. Между тем новизна музыкального стиля нам очень интересной, заслуживаюсь

изучения и освоения. Почему бы не попробовать джазовые принципы на материале, нам знакомом? Но если форму в какой-то мере нам подсказал западный джаз, то для применения этой формы к содержанию, отвечающему нашей действительности, совсем не было никаких примеров. Огромная трудность в том и состояла, чтобы доказать целесообразность использования элементов непривычной джазовой игры для исполнения близкого и понятного репертуара.

Первая программа, которую в 1929 году выпустил эстрадный оркестр под руководством Л. О. Утесова, называлась «Теаджаз».

– Мы придали оркестру резко выраженные черты коллектива эстрадных артистов, а концерт превратили в эстрадное представление. Дирижируя, я, например, вместе с тем конферировал, играл на скрипке, читал стихи. Музыканты, не оставляя своих инструментов, передвигались с места на место, разыгрывали сценки между собой и дирижером. Инструмент, казалось, становился частью исполнителя, его продолжением, сливался с ним в одно целое, заменял человеческую речь. В оркестре не просто играли, но действовали и разговаривали люди разных характеров: человек-тромбон, человек-саксофон, человек-труба. Все наше выступление было режиссерски объединено, начиная с выхода и знакомства с публикой и кончая прощальной песенкой «Пока, пока, уж ночь недалека», в которой мы впервые применили киноэкран и микрофон. Это произвело тогда огромное впечатление. Расходясь после представления, люди могли на улице видеть и слышать оркестр, и их далеко по дороге домой провожала мелодия.

В 1930 году оркестр выпускает программу «Джаз на повороте». В подготовке этой программы принял участие композитор Дунаевский, который написал оркестровку. Следующей работой коллектива с композитором стал эстрадно-музыкальный спектакль «Музыкальный магазин». Утесов выступил здесь новатором, создав именно «синтетическое зрелище», в котором роли исполнялись самими музыкантами оркестра.

– Пьеса состоит из ряда маленьких, условно связанных между собой комических эпизодов, происходящих в музыкальном магазине в течение рабочего дня. Собственно, сюжета здесь не было, потому что в целом «Музыкальный магазин» – обозрение, главным действующим лицом которого является джаз. Оно мне кажется смешным, до некоторой степени сатиричным и, несомненно, представляло собой органический синтез всего найденного нами ранее. Когда-то я писал: «Музыкальный магазин» состоит из трех основных элементов – это водевиль с переодеванием, это комический хор с его гротесковыми образами и это джаз в его специфических звучаниях и «музыкальных возможностях». Сейчас я, пожалуй, добавил бы еще: это использование приемов цирковой музыкальной эксцентрики.

Дальше последовали программы «Кармен и другие», «Без дирижера». Во время выступления с последней из них на экраны страны вышел фильм «Веселые ребята», в котором снялся весь эстрадный коллектив Утесова.

Тогда-то и завязалась окончательно творческая дружба Леонида Осиповича Утесова, Исаака Осиповича Дунаевского, Василия Ивановича Лебедева-Кумача, и именно ей, этой дружбе, обязан рождением новый эстрадный жанр – советская массовая песня. В лице Леонида Утесова советская массовая песня обрела уникального интерпретатора, его с полным правом можно называть основоположником советской эстрадной традиции в жанре массовой. песни. Леонид Осипович спел более тысячи песен, из них примерно три четверти напето на пластинки. Лучшие вошли в «золотой фонд» советской эстрадной классики.

– Леонид Осипович, многие песни, написанные Дунаевским и Лебедевым-Кумачом, стали народными. Их пела вся страна. А сейчас...

– А сейчас песен так много, что среди них трудно выбрать какую-то одну. Многие просто не идут по нужным каналам восприятия. Наше государство существует уже шестьдесят три года. Песен за это время написано много. Но сколько из них на самом деле пошло в народ?

– Песен тридцать – сорок.

– Я думаю, примерно шестьдесят. Получается в год по песне. Мне кажется, Больше одной-двух песен в год народ не подхватывает.

Какой же она чаще всего бывает, эта единственная песня? Как правило, она отличается несложными музыкальными оборотами. Возьмем, к примеру, оперу «Риголетто». Если вас попросят напеть из нее что-нибудь, то вы, даже прекрасно ее зная, в первую очередь непременно вспомните песенку Герцога «Сердце красавицы», а ведь песенка эта, строго говоря, не шедевр – и гармония слабовата и мелодия проста. Так же и с песней. В массы обычно идет песня с доходчивыми музыкальными ходами, но в тексте ее обязательно должен быть «крючок». Понимаете, это слово или фраза, сразу проникающая в сердце слушателя; удачно сформулированное настроение или примета, хорошо знакомые всем. Вот возьмите, к примеру, «Катюшу» или «Синий платочек». Разве их можно представить с другим текстом? Само слово «Катюша» уже «крючок». Особенно был великолепен словесный «крючок» у Лебедева-Кумача. Он у него разнообразен, и почти всегда это готовый лозунг. Вспомните: «Тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет» или «Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить». Ну, а с точки зрения мелодии должны быть неусложненные музыкальные обороты, основанные на интонации русской народной или городской песни.

– Многие эстрадные коллективы увлеклись аранжированием мелодий известных песен. Не принесет ли это в результате урон нашей песенной классике? Ведь ритм может «задавить»?