В Оренбург лучше всего добираться поездом, подступаясь к нему неспешно. Только тогда ты поймешь, почувствуешь, ощутишь своеобразие, непохожесть этих земель. Только тогда увидишь и Колтубанку, и Бузулукский бор, и те приметы предстепья, и степь саму, легко и, казалось бы, без всякого видимого перехода вытекающую из него. Только тогда – по светлу, в самый ранний предутренний час, когда никто и ничто не мешает тебе, прочувствуешь ты то, что и должен чувствовать, пересекая эти просторы России, ощущая безмерность степного пространства, шалея от бьющего в упор в открытые вагонные окна упругого ветра, ловя характерные запахи зрелой августовской степи, запахи донника, чебреца, иван-чая и иные, ускользающие, знакомые прежде, но сейчас непростительно забытые. Ты бы, может, и вспомнил их, если бы не этот всепроникающий, всепронизывающий запах степной полыни, настойчиво перебивающий все другие.

Вглядываясь в вагонное окно, я ждал появления Волги.

Далеко, далеко Степь за Волгу ушла,

В той степи широко Буйна воля жила.

Почему-то всегда этот раздольный напев приходит под стук колес, когда, перевалив через железнодорожный мост у Куйбышева, поезд, как мне всякий раз кажется, словно бы ускоряет свой бег на восток, навстречу солнцу. В оренбургских степях оно встает на два часа раньше, чем над Среднерусской равниной.

И час и два можно простоять у вагонного окна, и не наскучит вглядываться в эту землю, начавшуюся за Волгой, землю, кажущуюся особой, потому, как уже знаешь ты, связана она со многими страницами истории государства Российского, со многими именами славными.

Два с лишним века тому гуляла здесь буйная воля Емельяна Пугачева, а веком позже по тракту, как бы встречь Емельянову войску, катил на перекладных Александр Сергеевич Пушкин. А спустя полстолетия в эти степи под Бузулук приезжал лечиться кумысом Лев Николаевич Толстой, который имел к тому же намерение купить в этих краях имение. «Для покупки здесь имения особенно соблазняет простота и честность, наивность и ум здешнего народа, – писал он . Софье Андреевне. – Заманчиво тоже здоровый климат и простота хозяйственных приемов».

Пробыв в 1871 году в этих краях шесть недель, он уже успел и привязаться к ним и хотел, чтобы Софья Андреевна увидела эту землю его глазами. «Погода здесь такая, о какой мы в Туле не имеем понятия. Жар приятный, и дождь, грозы, которые никогда не сделают грязи больше, чем на полчаса...» И, предвидя возможные возражения и желая убедить супругу, в другом уже письме из этих мест добавлял: «Все будет, как Бог даст. Только понятие твое о степи ложное. Жить без дерева за 100 верст в Туле ужасно, но здесь другое дело: и воздух, и травы, и сухость, и тепло делают то, что полюбишь степь. Ты представь себе, что в 5 недель мы не видели грязи, не чувствовали сырости и холоду».

Степь оренбургская красива в любое время года: и зимой, когда ломит глаза бескрайняя белизна снегов, и весной, когда качаются на ветру веселые огнистые или отдающие в желтизну тюльпаны. Но все же красота оренбургской степи, пожалуй, никогда так щедро и полно не раскрывается, как летом, на урезе его, ближе к осени. Именно в эту пору по-настоящему сможешь ощутить и понять всю неповторимую прелесть этих мест, почувствовать ту мощную жизненную силу, что заложена в пластах этой земли.

В Оренбург мы приехали около десяти утра. Первый же попавшийся на глаза термометр показывал плюс тридцать в тени. И невольно подумалось: каково же сейчас на комбайне? Кондиционеры там, даже на усовершенствованной «Ниве», пока не предусмотрены. И нужно выдержать и эту духоту и колкие, обжигающие тело остья...

Торопиться мне в первый день было некуда, и, приняв холодный душ в гостинице, я отправился не спеша по городу. Еще в первый свой приезд сюда, десять лет назад, удивился я простоте планировки Оренбурга, особенно старой его части. То была простота и рациональность города-крепости, место для которого первый губернатор Оренбурга Не-плюев облюбовал на высоком берегу Яика, где стояла Бердская крепость, основанная в 1736 году. Вот как было доложено о том императрице: «Изо всех по Яику мест лучше тут хлебопашество усмотрено и пахотной земли, сенных покосов, рыбных озер, одним словом, всего того при великом городе к довольству и жительству людскому на всегдашнее время нужно, тут... на продажу хлеба довольно привозят и недорогою ценою продают».

Копию этого документа, положившего начало строительству в 1743 году города-крепости Оренбурга, как и сам план города, составленный неким Ригельма-ном несколько позже, в 1760 году, увидел я вновь в Оренбургском областном краеведческом музее. Несмотря на будничный день, в музее было довольно, людно. Шумными стайками перебегали от экспоната к экспонату школьники, неспешно двигались по залам взрослые, с любопытством вглядываясь в свидетельства минувших веков, вслушиваясь в слова экскурсовода:

– Оренбург нужен был царскому правительству как база для развития торговли с Башкирией, Казахстаном, среднеазиатскими народами и Индией. Для ведения торговли в центре города был возведен Гостиный двор. В летнее время Яик затруднял проезд среднеазиатских купцов в город, и потому за рекой построили Меновым двор, ставший пограничным рынком, где русские и среднеазиатские купцы обменивались товарами. С ранней весны до осенних холодов двигались к воротам Менового двора караваны верблюдов, навьюченных восточными товарами. Тут можно было встретить купцов из Хивы, Бухары, Хорезма, Самарканда. Частыми гостями Менового двора были нижегородские, киевские, московские, ростовские торговые люди.

Спокойным, хорошо поставленным голосом экскурсовод – молодой, по-спортивному подтянутый мужчина – продолжал свой рассказ о том, как рос молодой город, ставший вскоре центром огромной губернии, границы которой простирались от Волги до Иртыша, от Уфы до Каспийского моря, как набирали силу железоделательные и медеплавильные заводы.

Копии с рисунка путешественника

П. П. Свиньина «Добыча соли в Илецкой Защите» и картина художника Г. К. Савицкого «Привод крестьян на уральский завод», муляж ошейника, предназначавшегося для каторжного работника, солерубные топоры, дубовые колотушки, топоры, клинья, ломы, брус с железным наконечником – все это, во множестве представленное в зале музея, давало понять, насколько тягостна и горька была планида заводского крестьянина, работного человека.

И глаз невольно отыскивал лук, стрелы, пики, топоры, кистени, гасило, с которыми «буйна воля» вскоре начала гулять в этих краях. В углу на деревянном лафете, окованном железом, стояла медная пушка повстанцев. На казенной части в окружении знамен виднелась буква «П», которую историки истолковали как инициал вождя восстания, крестьянского царя Петра Ш – Емельяна Пугачева.

Под стенами Оренбурга держал осаду Емельян Пугачев, разместив свою ставку в Бердской слободе. В Бердах же стоял и дом казака Ситникова, именуемый «Государевым дворцом» и «Золотой палатой», поскольку был обит внутри золотой бумагой. Сюда, в стан повстанческой армии, насчитывающей 20 тысяч человек, оренбургским губернатором был подослан 3 октября 1773 года каторжник Афанасий Соколов по прозвищу Хлопуша. Губернатор обещал Хлопуше, взятому из острога, свободу и большое вознаграждение, если он уговорит повстанцев покинуть Пугачева, а самого его живым или мертвым доставит в Оренбург. Про Хлопушу мы все знаем. Он перейдет на сторону Пугачева и станет его верным соратником, как и Салават Юлаев, который в начале ноября того же 1773 года приведет в пугачевскую армию двухтысячный отряд башкир.

Под стенами Оренбурга даст Пугачев свой первый бой, под Татищевой крепостью 22 марта 1774 года будет последнее его сражение в оренбургских степях.

Желая вытравить из памяти народа пугачевский бунт, Екатерина повелела переименовать Яик в реку Урал. И реку переименовали. С памятью же людской императрица совладать была не в силах.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.