«В дымчато-синих сумерках дремала лазоревая степь, на круговинах отцветающего чеборца последнюю за день взятку брали пчелы. Ковыль, белобрысый и напыщенный, надменно качал султанистыми метелками. Овечья отара двигалась под гору к Тополевке. Дед Захар, опираясь на чокушку. шел молча. По дороге, на заботливо расшитом полотнище пыли, виднелись следы: один – волчий, шаг в шаг, редкий и разлапистый, другой – косыми полосами кромсавший дорогу – след тополевского трактора.

Там, где летник вливается в заросший подорожником позабытый Гетьманский шлях, следы расстались. Волчий свернул в сторону, в яры, залохматевшие зеленой непролазью бурьяна и терновика, а на дороге остался один след, пахнувший керосиновой гарью, размеренный и грузный». Так, по-своему знаменуя утверждение на Дону нового, отступление звериного, старого в яры, в чащу, откуда нет хода к людям, заканчивается рассказ М. А. Шолохова «Лазоревая степь».

Невиданная по размаху, жесткая социальная схватка втянула в смертельную битву миллионы людей. Гражданская война... Война между гражданами одного государства, одного Отечества – жесточайшая классовая война.

Революция взломала иерархию старого мира, и из глубин общества к свету, творчеству, созиданию вышли миллионы непонятных старому миру людей, утверждавших свое право не только на существование, но на свободу, равенство и братство, когда-то провозглашенные и забытые буржуазией. Отстаивая это право, новый мир казался жестоким для тех. кто лишался привилегий и богатств. И старый мир цеплялся за все, что было в прошлом в его руках: за землю, за власть, за души людские. И его слабеющая когтистая лапа оставляла глубокий кровавый след по стране.

На Дону, как и по всей России, белая и красная власть схлестнулись насмерть. Сюда не только накатывались и отходили валы революции, здесь в каждом городе, станице, хуторе ежедневно вспыхивали классовые бои. Гражданская война проходила через классы, семьи, сердца. Уйдя в яры и закоулки, старый мир тешил себя надеждой на приход англичан, французов, немцев, на всеобщее восстание против «ненавистной красной заразы».

Тщетно. Хотя еще немало лет стреляли на Дону, бродили бандитские шайки, забивали рот зерном и землей сельским активистам, но это уже была агония уходящего. И в такое трудное, пропахшее порохом и залитое кровью время родился и набирал силу великий писатель, человек, подаривший миру «Тихий Дон», – Михаил Шолохов.

Гражданская война прервала его учебу. «С 1922 г., – пишет он, – служил и мыкался по донской земле. Долго был продработником. Гонялся за бандами, властвовавшими на Дону до 1922 г., и банды гонялись за нами. Все шло как положено. Приходилось бывать в разных переплетах, но за нынешними днями все это забывается. Пишу с 1923 г., с этого же года печатаюсь в комсомольских газетах и журналах. Первую книжку издал в 1925 г. С 1926 г. пишу «Тихий Дон».

Так в гуще жизни, при становлении Советской власти, среди героев будущих книг жил «как положено» в те 20-е годы Михаил Шолохов. В этих просторах, в продинспекторских делах, в учительстве, в делопроизводстве в станице Каргинской уже отсеивал в память писательский талант будущие образы и слова, конфликты и видения для своих творений. Перерыва в этом процессе почти не было. Уже в 1923 году появляется первый его рассказ и фельетон в комсомольской газете. А через два года выходит сборник «Донские рассказы», автор которых уже работает над «Тихим Доном».

Критик П. Палиевский, анализируя художественный мир Шолохова, пишет, что он как никто в мировой литературе «допускает нажим на человека». Общая атмосфера жизни и ее давление у Шолохова приняты намного суровее, чем у других классиков. «Именно принята, а не с ужасом, отвращением или злорадством отражена».

Шолоховский «нажим» проступает со всей видимостью в «Донских рассказах». Горит пламя борьбы на тихом Дону, гибнут люди, создаются новые связи, более прочные, чем казавшиеся незыблемыми вековечные семейные узы. Красные для многих станичников «вторглись в казачий исконный быт врагами, жизнь дедову, обычную, вывернули наизнанку, как порожний карман» («Чужая кровь»). Но уже пробивались и утверждались, крепли новые чувства. С обидой горькой, «как полынь в цвету», живет старик Гаврила. Кажется, все рухнуло, «ломала скотина базы, гнили стропила раскрытого бурей катуха».

Ясно стало, что не вернется сын, погиб, отступая с воинством Деникина возле Новороссийска. И тонкая нить от спасенного и выхоженного продразверстника пробуждает отцовское чувство к большевику-рабочему, скрепляет с новой жизнью даже стариков, находящихся, по существу, в прошлом.

Еще мечется между старым и новым Анна, увидев человечность и смысл в коллективе. Нравится ей там и дома у Арсения – нового ее мужа, председателя этого кооператива. Но не сразу рвется связь и с вернувшимся из врангелевской эмиграции ее первым мужем Никан-дром. Возвращается она к нему с «коммунаровым семенем». Быстро пережив в старой семье «пугливую радость», потаенными слезами отметила «жалость по привольному житью в коллективе» и уже не могла остаться в том доме, где господствовал старый дух насилия и жестокости, «где баба не человек», неизбежен ее уход в коллектив, поэтому-то Арсений с тихой лаской укорял и, как оы извиняясь, что не предпринял решительного шага, сказал:

«Я потому и не шел к тебе... знал, что ты вернешься в коллектив, и вернешься скоро».

Совесть приводит Степку в ряды комсомольцев (рассказ «Червоточина»). Она мучает его, когда он видит несправедливость отца, его жадность и злобу. Их пути все больше расходятся, «откололась от него семья». И чувствует он, что нет «в сердце у него ни прежней кровной любви, ни жалости к этому беспощадному дёру – человеку, который зовется его отцом». Гибнет Степка при своей святой вере во всеобщее счастье. «Под сердце бей», – кричит ослепленный звериной злобой и ненавистью отец. Под то, уже не родное сердце, где родилась новая любовь и новая неистребимая вера.

Свирепым назвал шолоховский реализм один из зарубежных критиков. Да, реализм его на первый взгляд жесток и прямолинеен. Он не приукрашивает события романтикой, не набрасывает на них флер интеллигентского терзания, не подсказывает герою лучший выход – он видит жизнь такой, какая она есть, человека в его истинном измерении.

«Создается впечатление, что перед нами род какой-то особой трезвости; не той трезвости, которая без мечты – цинизм, но трезвости в мечте, порыве и полноте сил. Новый шаг мужества, способности взглянуть правде в лицо и выдержать встречный взгляд» (П. Палиевский «Пути реализма»).

Да, уже в шолоховских «Донских рассказах» жизнь существует на самой своей последней грани и нередко уходит за нее. Логика классовой борьбы жестока, а битва за новое разводила по разные стороны баррикад родственников, взламывала семьи, не щадила родственных чувств.

Так, в схватке гибнет от руки белогвардейца-отца командир эскадрона Николка («Родинка»), убивает предавшую конноармейский отряд женщину – мать своего сына – красный казак Яков Шибалок («Шибалково семя»), расстреливает брата и отца, перешедших к большевикам, хорунжий войска донского Михаил Крамсков («Коловерть»), утверждает смертельный приговор своему отцу продкомиссар Водягин («Продкомиссар»), поразил свою возлюбленную в злобной мести дезертир Васька («Кривая стежка»).

Распадалась старая семья, рушились вековечные устои, отступал хищник и эксплуататор, породивший эту схватку. Но шла навстречу новая жизнь и новая общность. И новая власть рождала новых людей.

Батраку Федору после измывательства кулака Захара Денисовича рабочий-машинист советует:

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.