Его информацию я корректирую информацией Мартина. Он уже несколько дней работает в редакции «Брэд энд баттер». Просил дать ему три-четыре дня для ориентировки: «Потом встретимся, расскажу, что узнал». Стила в трансформации Мартина оказалось убедить легче, чем предполагалось. Правда, сначала он буквально рассвирепел.
— Прохвост ваш Мартин! Не ожидал.
— Сейчас поймете. Мердок серьезный противник. Даже сейчас. А кто знает, что произойдет через несколько месяцев? Надо проникнуть в его замыслы, в его игру. Так вот, сенатор, пришлось пожертвовать Мартином, послав его в эту газету. Так появится у нас свой человек во вражеском лагере.
— А вы не преувеличиваете значение Мердока как политической личности?
— Боюсь, что нет, сенатор. Он может быть очень опасен.
— Возможно, вы правы, Ано. А Мартин не протестовал?
— Я убедил Мартина, сенатор. Все в порядке. Можете спокойно ехать в Ойлер.
Мы встретились с Мартином еще до приезда сенатора. Мартин был не один – с Луи и Питом, найденными в общежитии политехнички. Оба сияют, – пожалуй, самое точное определение их душевного состояния. А внешне неброско одетые, не то студенты, не то клерки, встретишь на улице – не обернешься.
— Одному из вас придется работать у меня в канцелярии, – говорю я. – Просматривать документы, сенатские протоколы, отчеты, подбирать нужную мне информацию. Другой будет связан со мной. Работа на ногах, с людьми, информа-торская, агентурная. Кому что – выбирайте сами.
— Человек я неразговорчивый – предпочту писанину, – говорит Пит.
– А я – «на ногах и с людьми», – тут же вставляет Луи. Всем все ясно. Луи и Пит уходят, получив за неделю
вперед, а мы с Мартином остаемся вдвоем за бутылкой розового «Вудвилльского».
— Выкладывай, – говорю я Мартину. – Что узнал?
— Многое. Нет ни кризисов, ни экономических спадов, ни биржевой паники. Без работы только инвалиды и нищие, которых, кстати говоря, ловят и ссылают на рудники. Рай?
— Допустим.
— Зато пособия инвалидам труда ничтожны, а семьям погибших на работе ни хозяева, ни государство вообще не платят. Пенсия начисляется только с семидесяти лет, да и то лишь мужчинам. Женский труд и оплачивается дешевле и
пенсией не обеспечивается. Таков популистский прогресс на практике. За полсотни лет построено не больше двух десятков заводов, значительная часть мастерских реорганизована в мелкие фабрички, тяжелая промышленность только развертывается, да и то лишь как придаток к нуждам аграриев, в легкой царит потогонная система надомников. Фабричных рабочих всего тысяч двести, их здесь именуют по-старому: мастеровыми.
— А как с наукой?
— Кого из ученых встретишь «на дне»? Говорил я, правда, с одним бывшим университетским профессором. Математик по специальности и алкоголик по склонности. Науки, Юри, здесь на уровне девятисотых годов. Лучше других работают заводские научные лаборатории, в частности, лаборатория некоего Уэнделла – заводчика, отпускающего на нее большие средства. Но все это редкие исключения, только подтверждающие промышленную отсталость Города.
Мартин рассказывает подробно и дельно. Но мне этого мало. Мне нужно связать все это с политикой.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Беседуют А.А.Дыбцын, генеральный директор Котласского целлюлозно-бумажного комбината, и Александр Рушаков, электромонтер.