Тараска

- Кустарничеству пора положить конец. Как вы молитесь? По - старинке, до изнеможения. Мы не старообрядцы. Запомните навсегда правило. Нельзя ищущего спасения держать долго на коленях. Убояться надо длиннот и в молитве нашей - запомните себе навсегда. Не молитесь длинными молитвами...

«Ну и агитпроп, - восхитился Тараска. - Да нашим агитпропам здесь поучиться надо!» Он насыпал в мешок просушенную пшеницу и спустился в подвалы, где на глубине нескольких метров, в третьем подземелье, стояла ручная мельница. Удобная, бесшумная, на железном ходу.

Тараска засучил рукава и стал вертеть жернова. На общих мельницах баптисты не мололи. Во - первых, надо отдать гарнцевый сбор, а во - вторых, пшеница - то была привозная, южная, не хотели показывать.

Жернова крутились, Тараска напевал. Кончив молоть, он вылез на свет.

По лужайке двора медленно и степенно проходили парами баптисты. На Тараску напало веселье.

- Курсы по переподготовке? - сказал он Лубкову и подмигнул. Лубков пристально на него посмотрел. Затем вздохнул:

- Эх, молодо, зелено. А ты вот что, парень, - перешел он вдруг на деловой тон, - ты за нас держись. Если хорош будешь, мы тебя на любой девке женим, корову, лошадь дадим, избу поставим. Человеком будешь...

Тараска поспешил принять смиренно - почтительный вид.

- Я уж, братец, и так стараюсь. После обеда все делегаты собрались на лужайке. Благовестник позвал Тараску. Общими силами подняли на березу высокий и тонкий шест, другой шест на крышу. Благовестник учил и объяснял, как ставить антенну, как проводить радио. Тараска старался, изо всех сил. «Авось, спецом по радио стану», мелькнул у него план. Он разматывал проволоки, заглядывал в ящичек, привинчивал, разные винтики. Очевидно, благовестник был недурной радист. К вечеру радио заиграло. Все солидные делегаты стояли в смущении. Девчонки, месившие тесто для пряников, выбегали на лужок, переглядывались. Им новое удовольствие. Благовестник повернул черненькую пуговку. Музыка прекратилась. Стал разговаривать оратор:

- Итак, товарищи, из обследования церковных и сектантских организаций, выясняется - незначительная прослойка молодежи. Это говорит за безнадежность попыток церковников и сектантов повести за собой новое поколение. У них нет будущего. Только тот, за кем идет молодежь, имеет будущее. Здесь у нас все хорошо. Наше дело лишь ударить по тому, что разрушается, чтобы ускорить процесс разрушения...

- Вот, дорогие братья, где же ваши сомнения? Не наглядна ли польза сих тонких струн, передающих нам, по велению господа, самые новые замыслы недругов наших? Бойтесь рутины консерватизма! Она, как червь в яблоке! Она погубила не одну религию! Мало у нас молодежи? Мало! Мало! - наступал благовестник на плотных, степенных делегатов.

- Истинны слова: у кого молодежь - за тем будущее! Христос призывал к себе детей, играл и беседовал с ними! Христов лозунг этот долетел к нам, очищенный и благоуханный, по радиоволне, пусть из уст недруга. На будущий год должно быть у нас вдвое больше юношей и девушек.

- Трудно, братец благовестник. Ох, трудно отвоевывать каждую душу у антихриста.

- Именно, именно отвоевывать - отвоеванная душа дороже господу. Не отставайте от века. Все новые методы и приехал я к вам преподать... Идите, братья, на час отдыха и поразмышляйте о сложности времени.

Несколько раз сквозь сон Тараска слышал музыку. Легкую, приятную, чуть пробивающуюся откуда - то. Наработавшись за день, он спал, крепко и, вставая утром, каждый раз забывал и сны, которые видел, и музыку. Сегодня вдруг напала бессонница. Лезла в голову Москва, огромная стройка, Пашка Крючков, автомобили. Так становилось жалко самого себя, что хотелось сейчас же, немедленно, ласки, утешения. Тараска не выдержал и пошел искать Марию. Она одна могла заменить ему и мать и любовницу. Он относился к ней, как не относился ни к одной из бывших у него женщин. С каким - то не идущим к нему благоговением. И сейчас, идя к ней, он думал лишь о материнской ее нежности. Вот дубовая дверь. Железные петли с разводами. На черном дубе выпукло вырезана птица с женской грудью и лицом иконы. Он прислонился и позвал. Не слышит. Он постучал. Ответа нет. Приложил ухо к дверной щели, шепот явственный, торопливый, полез в его ухо. Он отшатнулся. Противное подозрение овладело им, и, не сдерживая себя, он ударил изо всех сил кулаком в грудь страшной птицы. Раздались шаги.

- Господи Иисусе, яви благость твою, видишь, новый братец наш мучается, - громко произнесла проповедница у двери и, распахнув ее, загородив собою глубокую черноту спальни, предстала перед Тараской. - Что с тобою, братец? - как - то нарочито громко сказала она. - Сомнения одолели тебя? Страшны, страшны сомнения ночью! Сядь рядом. Поведай мне их. - Она посадила его на скамью, выдолбленную аркой прямо в дубовой стене, и вдруг, прижимаясь горячим телом, зашептала: - Говори лишь о сомнениях, об остальном ни - ни, братец Лубков и меня и тебя выгонит!

Тараска рванулся.

- Тсс, святой братец наш Лубков. Господь ослабил мужскую плоть его... Того, о чем ты взволновался, ни у кого с ним быть не может.

- Это новость! - Ревность, сильные переживания, все отлетело и заменилось озорным любопытством. Но чтобы не выдавать себя, Тараска обратился к своему лицемерию, пробудившемуся и все более развивавшемуся в нем.

- Сестрица проповедница, не могу спать. Вот все лезут в голову мысли - грешник ты, столько нагрешил, что, как ни старайся, поздно получить прощение. Никогда не увидишь ты радостной жизни. От своих ушел, и здесь ты чужой!