В тылу у Колчака

В тюрьме никому из арестованных никаких конкретных обвинений не предъявляли, а держали «впредь до...», а до чего неизвестно.

Мы решили объявить голодовку. Для этой цели мы соединились с одиночным корпусом, где сидели тт. Наханович, Мазурин, Люц и др. видные томские большевики, выработали соответствующие требования, сводившиеся в основном к тому, чтобы нам была возвращена одежда, отнятая у нас, а во - вторых, чтобы нам были предъявлены конкретные обвинения.

Пять дней длилась голодовка. В городе рабочие и фронтовики устраивали «скандалы и демонстрации», требуя управляющего Томской губернии эсера Генерозова, чтобы наши требования были удовлетворены.

Однако этот тип при помощи тюремщиков устроил провокацию, заключавшуюся в том, что в одном из корпусов тюрьмы, якобы, были во время голодовки обнаружены варенье и др. съестные припасы.

Рабочие хотя этому и не верили, но в тюрьме, где кроме политических работников еще голодало около 500 рядовых красноармейцев, голодовка была сорвана.

Меня, Мазурина и Нахановича, как непосредственных участников голодовки, перевели в другую тюрьму.

Это уже был период Сибоблдумы. Контрреволюционерам удалось собрать это учреждение, которому они хотели придать некий демократический характер.

Вскоре, однако, этот «демократизм» обнаружился полностью. Представители рабочих, попавшие туда по выборам при первых же выступлениях, были арестованы и препровождены в тюрьму. Но этим дело не ограничилось. Контрреволюция шла все дальше: Якушевич, Цербер, Дистлер и др. противники «совдепии» оказались уже на левом фланге. Настал период пресловутой «Директории», возникшей в результате торговли между самарским КОМУЧ'ем (комитет Учредительного собрания), представителями ЦK эсеров и, наконец, Временным сибирским правительством.

Директория, состоявшая из адмирала Колчака, генерала Болдырева и горе социалиста Авксентьева, послала этого последнего сказать «Сибоблдуме», что ей надо разойтись. Она, пошумевши, разошлась по велению своего начальства.

И тут подошли дела значительные. Недавние властелины, члены Западносибирского временного правительства, Марков и Михайлов вдруг появились у нас в Томской тюрьме, уже как заключенные.

Их, как и следовало ожидать, держали недолго. Меня же, по требованию иркутских следственных властей, потребовали в середине октября в Иркутск. Здесь творили суд и расправу над советскими работниками.

Эсер Яковлев, в должности управляющего Иркутской губернией, санкционировал ряд казней. Казнены были Штейнберг, Посталовский - один из наиболее активных работников Иркутского совета, М. Гоффер - председатель Черемховского горсовета. До казни Гоффер сошел с ума, его брали из - под койки, и Яковлев наградил его иудиным поцелуем перед казнью. Дальше началась жуть юстиции и контрразведки ген. Гайды. Рабочего Мириманова, оправданного даже колчаковским судом, все же по требованию контрразведки вывели в 2 часа ночи и связанного повесили.

Но тут уже я забежал вперед.

Период Директории был недолог. Офицеры - бандиты устроили с ведома Колчака переворот. Воцарился верховный правитель всея Руси. Это был триумф сибирской белогвардейщины, собиравшейся ликвидировать ненавистную «совдепию» не ради каких - то призрачных целей демократической учредиловки, а с целью восстановления «исконных русских устоев - православия, самодержавия и народности».

Началось царствование Колчака в обстановке неслыханного террора, обрушившегося на голову не только рабочих Омска, но поразившего часть «народной демократии», вчера еще целовавшей пятки «Директории», где был их единомышленник Авксентьев.

Этому последнему вместе с другим властителем думы и идейным вдохновителем белогвардейщины было предложено убраться подобру - поздорову за границу. Они слишком «левыми» оказались для новой власти. Но, чтобы не терять окончательного декорума «единения всех живых сил», в правительстве Колчака были оставлены еще эсеры Вологодский (премьер), Старинкович (министр юстиции) и меньшевик Шумиловский (министр труда).

Жалкая предательская роль этих последних заключалась в популяризации идей адмирала.

Однако гораздо лучше исполнялась эта гнусная роль махровыми атаманами, золотопогонниками типа Дутов, Красильников, Калмыков, Семенов и К0. Эти лихие, генералы расправлялись вовсю. Пока колчаковский «двор» устраивал конкурсы на предоставление лучшего текста нового патриотического гимна «возрождения России», пока придворные панегиристы типа Сергей Ауслендер, Вяткин и другие трудились над своими черносотенными виршами, «господа офицеры» задавали пир на весь мир, под звуки «Боже, царя храни».

Под марш «Двуглавый орел» 250 тысяч мобилизованных кулаков чинили суд и расправу над крестьянской Сибирью и развешивали рабочих на фонарных столбах.

А затем, под звуки французской Марсельезы, парижские интервенты, посланные Клемансо под командованием Жанена, устраивали «пляски смерти». Они были несложны. При поднятии повешенного на «журавцах» колодцев за ноги казненного уцеплялись два французских капрала. Последние конвульсии ног умирающего на виселице заставляли «забавников» палачей проделать несколько «па» в воздухе, очевидно, доставлявшие большое удовольствие всем, жадным до зрелищ, белогвардейцам. Развал колчаковщины шел сверху и снизу, извне и внутри. Буржуазия и дворянское отродье, потянувшиеся в Сибирь под натиском растущей диктатуры пролетариата, приносило с собой, не только «бон тон», но и полное разложение.