(Продолжение)

V

ПЛАМЕННОЕ море красной глины бьется в стены новых двухэтажных домов заводского поселка. Бетонный городок не замощен, и сосед Павла, бухгалтер Степан Егорович Катков, ежедневно изощряется в ругани по адресу «советских архитекторов», хотя в глубине души он сознает, что в разливе красной глины «архитекторы» не виноваты.

Но земля подсыхает в плановом порядке: днем солнце растапливает последние снега и проледь в земле, а вечерами остающуюся воду выжимают легкие заморозки и выпивают ветры.

На одном из особенно топких мест возле дома кто - то заботливо проложил грядку из кирпичей. Еще вчера рыженький и с некоторым брюшком Катков балансировал на этом кирпичном мостике и ярко представлял себе, как бы захлебывались и тонули его ботинки, если бы не было кирпичной грядки. Но сегодня уже настолько отлило и улеглось глиняное море (в стороне, на дороге, как ребра изголодавшейся за зиму земли, вырисовывались колеи), что кирпичная грядка выперла наружу, и ноги Степана Егоровича поминутно соскальзывают с валких кирпичей. Поэтому он произносит злобно:

- Какой тут черт - архитектор камней наложил?!

Когда приходится ступать по кирпичам, качающимся, как костяшки на счетах, бухгалтер готов проклясть даже самое необходимое - счеты... К тому же странное удушье сжимает грудь Степана Егоровича. Нечто подобное испытал он еще вчера. Шел он с работы и вдруг испугался: сыроватый тяжелый воздух лег на грудь, и не было полного дыхания. Однако, вчера ему удалось сразу забыть об этом: послеобеденный сон к вечеру свел Степана Егоровича на землю яснейших звездных заморозков с прекраснейшим воздухом за домами, в степи. Ночь. Моцион. Взвинтившее свидание с толстушкой Пеночкой, увы, еще неощутимой, но, ура, уже близкой, - от этого вчера был он хотя и не полностью сытым, но зато вполне легким и бездумным.

Но сегодня удушье не проходит. Кончились заморозки. Или ушли они, предоставив одному ветру высасывать и допивать оставшуюся в земле влагу, - ногам сыро, груди тяжело и всему телу Степана Егоровича неспокойно и тревожно. Если бы Степан Егорович мог выразить это состояние образным языком, он сказал бы: «Зимой земля гладкая, как контокоррентная бумага. Снежные тропинки, когда уже ознакомишься с этой бумагой зимы, становятся привычными и знакомыми, как графы и линейки. Летом хуже: пыль. Но, в общем, с летом можно мириться. Похоже на временную работу в пыльном архиве. Осень коротка в этих местах. А весна... весна, как сами изволите убедиться, невыносима».

Вечер...

У завкома Степан Егорович наталкивается на беседующих Павла и секретаря партячейки Бруско. Поздоровавшись с ними, он усаживается рядом на самый конец скамейки, складывает на животе руки и слушает Молча их малопонятный язык полунамеков и недоговоренностей, которыми могут разговаривать только хорошо и полностью, знающие друг друга люди.

- Понимаешь, Павел, я с жинкой всякую связь потерял, - Бруско растерянно помахивает искалеченной рукой, - я не вижу ее целыми днями, а ночами засыпаю за столом над бумагами, как старый бюрократ...

Степан Егорович настораживается и ждет пикантных подробностей. Но собеседники некоторое время смотрят вперед. Там через дорогу в неглубоких покатых берегах уже высыхает безымянная речонка, и в ней, как вдовы в церкви, уныло стонут жабы, жалуясь на запоздавшую весну, отнявшую столько часов любви и наслаждений. Над самой водой в ветхом строении, расшатанном ветрами и былой мощью реки, утробно надсаживается насос водокачки.

- Кстати, товарищ Бруско, о водокачке, - говорит Павел, - стоит она совершенно открытая, а там новый сильный мотор. Долго ли какому - нибудь гаду - зверю его испортить? Чем мы гарантированы от вредительства?

(«Какой тут черт - «кстати», - про себя поражается Катков, - говорили о жене, и вдруг, на тебе, - водокачка! Этакие чудаки!)

- Да... Так вот, я и говорю, Павел, - медленно начинает секретарь, сжимая здоровой рукой смятую кисть, - все, что у меня происходит с женой...

(Степан Егорович снова настораживается и даже шепчет, мысленно обращаясь к Павлу: - «Ну, молчи же. Человек делится с тобой интимными тайнами, а ты так и норовишь влезть со своей водокачкой. Слушай!»)

- ... не мешает мне думать о водокачке, соревновании, твоем «Высомоле», Павел...

(«Тьфу, дьявол - архитектор, - проклинает Степан Егорович и даже закрывает глаза).

- ... Сам видишь, положение такое, что приходится надуваться до отказа. Вгрызаешься, как резец, в круглую работу, снимаешь нитку за ниткой, а все массой поднимут тяжелый кронциркуль, померят и говорят: «еще да еще снимать нужно». Вот здесь, у нас. Завод бедный, электрификация идет медленно, а задание нам повысили. Это что значит? Это значит, что нужно переключить всякую свою энергию только на это. Жена...

(Теперь Степан Егорович уверен, что услышит рассказ о том, как жена Бруско, кстати, весьма невредная штучка, изменила мужу, как она сказала ему, что он, «архитектор», сам в этом виноват, как ему хотелось растерзать ее любовника, но ревность улеглась в железных рамках партийного устава.» Ага, рогатый, - злорадствует Катков, - ты даже не имеешь права сбить с головы позорные рога. Ты всю жизнь будешь их носить!»)

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.