… И слышится наша мелодия

Но собственно работой мы не ограничивались. Слово «комсомолец» означало не просто принадлежность к нашему Ленинскому Союзу, но и обязанность вникать во все. Говоря проще, каждая из нас, ленинградских комсомолок, была «и швец, и жнец, и на дуде игрец». Начать с того, что немедленно после прибытия в Де-Кастри, после шторма, в который я попала на озере Кизи, не успев еще даже толком оглядеть поразительную по красоте бухту, окруженную мохнатыми зелеными сопками, я оказалась... актрисой. Хотя какая из меня актриса? Но надо было – больше некому – сыграть мадам Берсеневу в инсценировке лавреневского «Разлома»: назавтра предстоял выездной спектакль в рыболовецкой артели. Ленинградка – значит, сможет. Смогла.

Чрезвычайно важным и увлекательным делом для нас была ликвидация безграмотности. Теперь, должно быть, трудно даже представить, что многие, очень многие люди, в особенности старших поколений, не умели тогда написать письмо домой и прочитать заметку в газете. А мы ощущали это как одно из худших наследий классовой несправедливости. Все коммунисты и комсомольцы закрепляли за собой небольшие, по два-три человека, группы безграмотных и занимались с ними. Довелось делать это и мне. Может быть, мы не были очень хорошими педагогами, но задачу свою понимали так: надо научить человека читать и писать, и при этом дать ему основные политические знания. На первых произведениях пролетарских писателей строили мы свои уроки. Недаром в фильмах о тех временах часто приводят строчку из букваря эпохи ликбеза: «Мы – не рабы».

Той же цели, если разобраться, служили и громкие читки газет и журналов, которые мы устраивали регулярно, лозунги на кумаче (мы красили в красный цвет простыни и писали на них разведенным зубным порошком), политинформации. Не было тогда телевидения, концертных бригад, и лекторов из столицы ожидать не приходилось, даже почту доставляли нерегулярно – когда раз в две недели, а когда и раз в два месяца прилетал самолет и сбрасывал с парашютом тюк с корреспонденцией. И что интересно, жизнь у нас била ключом, мы были горазды на выдумки и затеи, а если что-то получалось «не на уровне мировых стандартов», то наша аудитория прощала нам... И внимание страны к нам ощущали беспрестанно, хоть и далеко были от крупных населенных пунктов. Сознавали, что делаем важное, жизненно необходимое для Родины дело – строим город на восточном рубеже.

Постепенно мы выстроили много крепких двухэтажных домов, стадион с теннисным кортом, школу-семилетку для детей и школу для взрослых. Подвели водопровод к столовой и бане. Разбили парк культуры и отдыха с фонтаном и танцплощадкой, для ребятишек песок привезли, беседки на берегу океана поставили. Организовали курсы кройки и шитья, курсы чертежников, телеграфистов, связистов. Стали картошку выращивать на южных склонах сопок, и даже цветы у нас росли.

Если знать, чего это стоило, то можно гордиться. Чтобы поставить обыкновенные столбы, например, надо было вырубать таежный бурелом, выкорчевывать пни, два-три дня отогревать землю кострами. Зимой морозы лютые и ветры сумасшедшие. Когда мы приехали, то увидели несколько маленьких домиков, бараки-общежития с многоярусными нарами да сырые землянки. Родильный дом помещался в крохотной полутемной избушке, освещавшейся фитильком из ватки, плавающим в блюдце с маслом. Тяжелая жизнь. И прекрасная жизнь.

Вот была у нас кинопередвижка, а электромотора не было. Но ведь кино смотреть хотелось. Мы и придумали – крутить аппарат вручную. На сеанс нужно было человек пятнадцать, да покрепче. Или такая история. Меня, секретаря комсомольской организации стройки, избрали тогда депутатом поселкового Совета. Как-то поехала я на заседание, путь лежал через бухту, по льду. Дали мне по такому случаю лошадку и сани-розвальни. Туда добралась благополучно, отзаседались, трогаюсь в обратную дорогу, а лошадь еле идет. Устала да и оголодала: с кормами было совсем не густо. Спустилась на лед моя «лошадиная сила», а дальше ни в какую. И уговариваю, и кричу, и плачу – ни с места. Додумалась. Взяла клок сена и почти двенадцать километров пятилась – лошадь за сеном пошла! Даже и в голову не пришло, что сама могу замерзнуть. Боялась животное погубить и ребят подвести: на себе потом придется грузы таскать... Страху натерпелась! Но все обошлось.

Любопытная и, я бы сказала, важная особенность нашей тогдашней жизни, наших настроений и взглядов: работая в крохотном поселке, мы мыслили категориями государственными, думали о будущем. ощущали свою причастность к судьбе всей-страны.

Комсомольские собрания мы проводили не по какому-то графику, а по естественной потребности души, хотелось поговорить с товарищами о самом главном, высказать свое мнение о последних событиях в мире, обсудить положение на стройке. Происходило это в достаточно бурной, наполненной страстями обстановке, мне, секретарю комсомольской организации, порою не без труда удавалось унять спорщиков. Причем наши стычки – независимо от того, касались они сугубо теоретических проблем коммунистического воспитания или конкретных неполадок и упущений, – никак не влияли на дальнейшие отношения. Потерпеть поражение в дискуссии и затаить обиду считалось невозможным, недопустимым. И до сих пор я сохранила уважение и дружеские чувства к моим товарищам: двум инженерам-москвичам Леше Садикову и Леше Горбачеву, ленинградцу Изе Линейкину, молодому коммунисту Верховскому и другим, хотя почти никого из них давным-давно не видела.

Мы, приехавшие из Москвы и Ленинграда, Киева и Харькова, много спорили о том, как лучше, эффективнее, надежнее осваивать Дальний Восток, по нынешней терминологии затрагивали вопросы социологические и демографические. Насмотрелись мы на разных людей, работавших рядом с нами, комсомольцами и коммунистами, и поняли, что даже самые честные и добросовестные завербованные жители – временные. А раз так. то и к делу и к самой земле будут непременно относиться с прохладцей, им лишь бы заработать – и домой. Другое дело – постоянное население, для этого разряда работников здесь все свое, родное. Но как сделать временных постоянными, как добиться, чтобы лучшие из лучших пустили корни в дальневосточной тайге? Единственный способ – помочь им создать здесь семьи, обзавестись жильем, а тогда и дети появятся. В детях – будущее этого необычайно богатого края.

Но если разведчиками и первопроходцами становятся чаще всего мужчины, да им это и пристало как сильному полу, то где же им в тайге найти невест на всех? Так думали и мы тогда, но я и не представляла, что мне когда-нибудь придется высказать эти мысли на всю страну...

А в справедливости этих мыслей меня убеждала и собственная судьба, поскольку я свое счастье нашла именно там, в Де-Кастри.

Начальником политотдела был Семен Васильевич Руднев, впоследствии ставший комиссаром легендарной партизанской армии Ковпака и погибший в бою. Был он моим без преувеличения духовным наставником. Рекомендовал меня в партию и вообще многое объяснил в жизни. Мы тогда не знали своих сил, частенько разбрасывались, пытались делать все сразу, а Семен Васильевич

терпеливо и строго учил нас мыслить стратегически, выбирать главное и уж тогда стоять до конца. Был он человеком добрым, но не добреньким, мог устроить страшный нагоняй, но никогда не заставлял долго ждать помощи.

Однажды он собрал коммунистов и комсомольцев и сказал, что надо нам ехать по войсковым частям. Близится время увольнения в запас, и если нам не удастся оставить хоть на пару лет часть красноармейцев здесь, то стройке худо придется. Люди они закаленные и дисциплинированные, политическое положение понимают. Короче говоря, раздал нам Руднев примерные тексты договоров, разделил на группы и отправил.

Мне с нашим секретарем партийной организации инженером Лешей Кузиным выпало ехать в артиллерийский дивизион. Девять километров верхом на лошади (для девчонки, впервые севшей в седло, это немало). Приехали мы, нас встретили и окружили красноармейцы, приветливые, внимательные. Прочитали мы им вслух все пункты договора, объяснили наши резоны, стали уговаривать остаться. Да многие из них и не возражали. Но вот из толпы раздался ехидный голос. Вот вы, дескать, товарищ Зарубина, скажите: а почему в договоре ничего не сказано о семье? Мы же парни молодые, нас дома ждут девушки, а здесь на ком жениться? А вас, Валя, мы замуж сразу выдадим, у нас и жених есть подходящий – смелый да бравый, на коне гарцует, лезгинку танцует, добрый, особенно если фуражку на затылок сдвинул, тогда вообще проси что хочешь. А ежели фуражка на брови натянута, тогда строгий. Да вот и он сам...

Обернувшись, я увидела, как по просеке к нам шел красивый, широкоплечий, с тонкой талией, перетянутой ремнем, в фуражке набекрень и с вьющимся черным чубом командир. Он шел, помахивая хлыстиком, видно, только что спешился с коня. Приблизился к нам и притворно строго спросил: «Кто это тут без моего разрешения проник в расположение части?» Кузин стал смущенно объяснять, кто мы и зачем приехали, но Георгий Иванович Хетагуров, командир отдельного артдивизиона, начальник артиллерии, кавалер ордена Красного Знамени, только улыбнулся и повел нас обедать (и лошадей наших велел расседлать и покормить).

И тут я вспомнила, что еще за месяц до того на празднике в честь дня рождения Особой Краснознаменной Дальневосточной армии обратила внимание на лихого джигита, который лучше всех рубил лозу и брал препятствия на коне. (Как потом оказалось, Георгий тоже видел меня раньше в управлении, но постеснялся подойти познакомиться.) Потом Хетагуров проводил нас верхом до самого Де-Кастри. И с тех пор начал за мной ухаживать. Делал он это, как все в своей жизни, серьезно и красиво.

Через месяц он сделал мне предложение – по всей форме. И я, пусть и трудно теперь в это поверить, ответила: «Не затем сюда приехала! Вы же меня совсем не знаете, а хотите свою жизнь со мной связать». Георгий спокойно возражал мне, что достаточно хорошо знает меня и вообще не может говорить таких вещей непродуманно. «А потом... мне мама не велела!» – нашла я последний «аргумент», хлестнула лошадь и ускакала.

Но Хетагуров оказался настойчивым и терпеливым, упорным и верным (может быть, и эти качества помогли ему спустя годы стать Героем Советского Союза, генералом армии).

При всем своем горячем характере горца-осетина он сумел дождаться, пока я отвечу ему взаимностью. Через год я вышла за него замуж и переехала к нему в военный городок. Мы прожили вместе в счастье, дружбе и взаимном уважении сорок два года, вырастили троих детей.