Бамбуковый прут взвился к трамвайным проводам, леска хлестнула желтую ряску озера Возвращенного меча. В центре Ханоя, среди карусели велосипедистов, на водном отражении башни почтамта запрыгал самодельный перьевой поплавок. Рыбачок, коренастый крепыш, едва успевал снимать с крючка бесцветных креветок. Они кишели в пластмассовом ведре у его ног, подле тротуара, за кромкой которого по бульвару Динь Тьен Хоанг вихлялась узкая колея рельсов. Потемневший от влажности остов пагодки «мучений», расписанной некогда сценами буддийского ада, и густые липы словно разделяли два мира – звенящий и суетливый там, на бульваре, и тихий, патриархальный у кромки берега, где все было как в старинном сказании.

Легенда об озере Возвращенного меча записана в десятках вариантов почти во всех справочниках по Вьетнаму. Она так и начинается: с рыбака Ле Лоя родом из деревни Ламшон в провинции Тханьхоа, который летним днем 1407 года выловил сетью в ханойском пруду, окруженном болотом и называвшемся еще «малым» озером в отличие от «большого» у северной заставы столицы, вместо рыбины меч, испускавший слепящие отблески. Неясное предчувствие о его особом предназначении заставило парня припрятать чудом дарованное оружие. Позже, собрав дружину, Ле Лой возглавил народное ополчение в 1418 году, бросил вызов китайским феодалам, оккупировавшим страну, и через десять лет изгнал их. Провозгласив себя королем под именем Ле Тхаи. То, новый монарх, опоясанный победоносным мечом, явился к озеру принести жертву его духам. Но едва ступил он на берег, ударил гром, клинок покинул ножны, превратился в нефритового дракона и исчез в воде.

Аспирант-историк Нгуен Ван Ту, поджидавший меня у озера и ловивший забавы ради взятой у детворы удочкой креветок, вполне обоснованно считает, что победу Ле Лою в решающем сражении принес тот род войск, в котором у вьетнамцев оказался перевес – боевые слоны, смявшие китайскую конницу. Простреленный же из крупнокалиберного пулемета во время уличных боев 1946 года бронзовый гонг в заднем приделе храма на Нефритовом острове в северо-восточном углу озера Возвращенного меча не одно десятилетие, видимо, будет еще свидетельствовать, что не чудеса, а граничащие с ними храбрость, мужество и стойкость народа спасли Вьетнам, переживший за свою историю пятнадцать крупных вторжений и одиннадцать веков иностранного господства.

Во все вьетнамские хрестоматии вписаны слова из прокламации, которую по поручению Ле Лоя составил ученый и поэт Нгуен Чай: «Издревле наш народ установил Вьетнам как государство независимое, с собственной цивилизацией. У нас свои горы и свои реки, наши собственные обычаи и традиции. Временами мы были слабы, временами – сильны, но никогда не было так, чтобы мы испытывали недостаток в героях».

Само слово «Вьетнам» вплоть до августа 1945 года, когда восставший против колонизаторов и собственных мандаринов народ взял власть, ни на одной карте мира, ни в одном международном документе еще ни разу не было написано. До того времени три части страны – северная Тонкин, центральная Аннам и южная Кохинхина – в качестве протекторатов и колонии соответственно входили вместе с Лаосом, Кампучией и «арендованной» у Китая территорией Гуанчжоувэнь в так называемый «французский» Индокитай. Западные дипломаты, собравшиеся в 1919 году на мирную конференцию в Версале, недоуменно пожимали плечами, рассматривая присланную в их адрес брошюру с заголовком «Тетрадь пожеланий вьетнамского народа», подписанную «группой патриотов». Конференция осталась глуха к требованию предоставить демократические права томящемуся под колониальным игом народу. Война была позади, империалисты Франции находились в выигрышной позиции, и, хотя значительная часть из ста тысяч вьетнамских солдат и рабочих, вывезенных на поля сражений, лежала в братских могилах вместе с «чистыми» французами, голос «туземцев» остался неуслышанным.

Вряд ли какой азиатской стране на пути к независимости, суверенитету и свободе пришлось пройти через такие тяжелые испытания, которые выпали на долю Вьетнама. После длительной вооруженной борьбы французский экспедиционный корпус был изгнан в 1954 году. Вьетнамцы начали осуществлять восстановление народного хозяйства и социалистические преобразования на Севере, вели борьбу за освобождение Юга от американской оккупации и государственное воссоединение родины.

Мало мирных лет было у Вьетнама. 12 миллионов тонн бомб обрушила американская авиация только на его южные провинции. С лица земли оказались стертыми 12 провинциальных центров, 4 тысячи деревень и поселков, уничтожены 5 миллионов гектаров леса, миллионы гектаров рисовых полей и плантаций, в руинах лежали промышленные предприятия.

Не только история сурова к этому народу. Он и живет на трудной земле, четыре пятых которой составляют горные кряжи, а плодородная долина узкой полосой тянется вдоль побережья, обращенного к океану. С этой страны начинается бескрайняя твердь евроазиатского континента. Земля Вьетнама еще молода геологически и остается тревожной границей между сушей и морем, живущей в величественном ритме борьбы этих двух стихий. Мощно пульсирующие реки, вздувающиеся и рвущиеся через горные теснины в муссонные паводки, выталкивают в гирла своих дельт столько ила, что берег ежегодно все дальше и дальше уходит в Тихий океан.

Пейзажи северного плоскогорья Вьетнама поражают своей контрастностью: хаос гор и геометрическая плоскость возделанных с тщанием полей. Горизонт всегда иззубрен, неровен, вдоль горных круч торчком стоят, словно штурмующие их в рассыпном строю солдаты, выветрившиеся стояки известняка. Дороги здесь прокладывают вдоль рек, ручьев, выискивая перевалы. Тысячелетия противоборства человека с природой, борьба за каждый квадратный метр ровной почвы под рис и придали дикому краю обжитой вид. Освоив долины, земледелец поднимается в горы. Строительные отряды нивелируют склоны, и во многих местах гигантские ступени рисовых чеков поднимаются террасами вверх там, где оказалось под силу этого добиться. А как прозрачны ручьи! Они легки, веселы, и невольно сравниваешь их бег от одного порога к другому, через небольшие бурливые водопады с припрыжкой разрезвившегося ребенка.

Прекрасны и долины низменных равнин, на которых дважды в год земледельцы ткут бескрайний изумрудный ковер – высаживают молодую рисовую рассаду после сбора очередного урожая. Огромные поля словно провисают между уходящими за горизонт, ребрами гигантских дамб. Две житницы страны, две ее рисовые «корзины» – дельта Красной и дельта Меконга кормят республику.

Мне довелось однажды лететь на вертолете над дельтой великой южной реки. Даже звенящий грохот винтов и болтанка не могли развеять очарования пейзажей, проплывающих в проемах снятых для прохлады дверей. Бесчисленные каналы и протоки, вспухающие раз в сутки в одном дыхании с приливом недалекого океана, с которым они связаны «отцом рек», Меконгом, закрывали долину. Изумрудные поляны с молодой рассадой риса сменялись желтыми делянками, где завершалась жатва. Со стерни, вспугнутые вертолетом, поднимались голуби и чайки, болотная выпь кидалась вслед за косяком уток в ручей, на топком берегу которого поднимались в тяжелый галоп буйволы. Лодки, груженные зерном, стояли рядом с тракторами, а посреди поля люди в панамах руками ловили рыбу. Житница южных провинций, вьетнамская Кубань, кормилица страны, и с высоты трехсот метров вновь и вновь поражала своим изобилием, ухоженностью, результатами тяжелых трудов и усилий не одного поколения живущих здесь вьетнамцев.

Вода размыла жесткую почву, которую когда-то накомкала, поднимаясь, горная гряда Центрального вьетнамского плато. И в результате этого образовалась та новорожденная в географическом смысле земля, которая и составляет большую часть южновьетнамских провинций. Это дитя земное растет и сейчас не по дням, а по часам, каждый год удаляясь в океан еще на 60 – 80 метров. Оно чувствует себя отлично, поскольку получает от Меконга еще и еще благодатные аллювиальные наносы. Заостряясь к югу подобно своим старшим геологическим собратьям – Индостану, Огненной Земле, Тасмании и Южной Африке, эта наступающая на море земля не встречает никаких препятствий на своем пути, если не считать тяжелых течений Сиамского залива, оттачивающих контуры ее побережья.

...29 лет спустя после обретения Вьетнамом независимости в трубке телефонного аппарата президента Тон Дык Тханга прозвучал рапорт директора первого в национальной истории сталепрокатного завода в Зяшанге, кандидата технических наук, выпускника Московского института стали Выонг Минь Тыонга: «Товарищ президент, первая в истории родины тонна стального проката дана».

«Бамбук, брат мой» – эти слова постоянно встречаются в песнях и легендах вьетнамцев. Я видел, как осторожно трогали ладонями металлурги, бывшие крестьяне, только что остывшие после прокатки стальные швеллеры. Какие думы порождал металл у людей, поколения которых возводили свои постройки среди бескрайних рисовых полей или в джунглях без единого гвоздя и железной скобы?

Геометрически четкие зубцы цеховых крыш Зяшангского завода резко контрастировали с тем, что доводилось видеть до того во вьетнамской глубинке. Перед пришельцем из века научно-технической революции блекла ветхая экзотика разбросанных кругом, огородившихся живыми бамбуковыми экранами деревень, которые еще восхищают порой заезжих романтиков причудливыми изгибами черепичных крыш, под которыми ютились нищета, рутина и попранное человеческое достоинство.

– Конечно, – говорил мне директор, – наш завод не сравнишь с металлургическими гигантами в вашей стране. План 1976 года был установлен в 30 тысяч тонн стали, 1977-го – в 35 тысяч тонн, 1978-го – еще выше. Два предыдущих плана были перевыполнены. Нынешний мы сможем вытянуть, только освоив прогрессивный метод непрерывной разливки стали, ибо до этого металл получали в изложницах слитками по 175 килограммов. Но значение нашего первенца не только в этом. Здесь приобретается опыт, завод стал колыбелью кадров для развертывающейся в республике индустриализации...

Да, именно колыбель. Слово было сказано верное. Инженер, мастер дежурной смены Нго Суан Кхань познакомил меня со сталеваром Лыком, вагранщиком Хыонгом, разливщиком Ноком. На вопрос о стаже работы ответ у всех общий: один-полтора года; на предприятие пришли или после армии, или из ближайших деревень по набору. Казалось бы, эти деревенские парни должны теряться среди сложного оборудования. Спросил об этом напрямую, и засмеявшийся коренастый Лык ответил:

– Верно это. Поначалу дело шло трудно. Прежде всего пришлось преодолевать свою старую психологию. В деревне часто приходилось слышать, что городским, мол, легко: восемь часов отработал – и домой. А все оказалось наоборот. Привыкать к графику, ритму, а главное, к высокой дисциплине оказалось трудно. Поначалу считали, например, прогул не таким уж большим грехом. Раньше в поле день не выйдешь – ну и что? А тут мастер Кхань над душой всю смену стоит. Нередко и директор, извините, прибегал, забыв каску в кабинете, в ответственный момент плавки, сам становился к печи и показывал нам, что и как...

– А теперь?

– Теперь прогулы у нас – вещь немыслимая. Привыкли, поняли: металл не бамбук. Чтобы работать с ним, нужно и в себе выковать новые качества. Сейчас чувствуем себя намного увереннее. А то ведь было время, когда некоторые просто побаивались раскаленного металла.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.