Три версии

Я протянул фотографию Гладышеву. Он взглянул на нее и застыл, пораженный, изумленный до крайности.

— Федор Борисович, мне показалось, что крайний слева вы. Правильно?

— Да, это я, – пробормотал он.

— А кто двое остальных?

— Крайний справа – Харитон Гусев. А рядом со мной – Степан Орешный.

– У вас тоже имеется такая фотография?

– Да.

— В связи с чем и когда был сделан этот снимок? – Так уж получилось, что наш разговор скорее напоминал допрос.

— В канун двадцать пятой годовщины Красной Армии несколько партизан нашего отряда, в том числе и я, были награждены боевыми орденами и медалями. Нас троих наградили орденом Красной Звезды. Прилетел фотокорреспондент газеты «Красная звезда». Мы попросили его сфотографировать нас троих на память.

— А как сложилась судьба Гусева и Орешного? Вам что-нибудь известно о них?

— Гусев, – помолчав, сказал Федор Борисович, – вскоре погиб, подорвался на мине. А Степан Орешный...

Он снова замолчал, опустил голову. Я терпеливо ждал, когда он продолжит. Я ведь разворошил его войну.

– Степан тоже погиб, – заговорил наконец Гладышев. – Можно считать, на моих руках, хотя мне и не пришлось его похоронить,

– Как же это произошло, Федор Борисович? Гладышев посмотрел на меня в упор. Конечно, он понимал, что мои вопросы неспроста, однако же предпочитал ни о чем не спрашивать.

– Ранней весной сорок третьего года мы с Орешным получили задание взорвать немецкий штаб. Гитлеровцы усиленно охраняли весь участок. Большой группой туда трудно было пробраться. Многого ведь не учтешь: кто-нибудь кашлянул, чихнул... Словом, большая группа – больше и риска себя обнаружить. Поэтому было решено, что пойдем мы со Степаном. У нас уже был опыт в подобных операциях. Вышли ночью, дошли быстро. Поначалу все сложилось в удачу. Я бесшумно снял часового. Заминировали дом и подорвали. Безусловно, надо было сразу же уходить. Но увидели выскакивающих из окон полуголых фашистов, не удержались и открыли по ним огонь из автоматов. Вдруг Степан увидел, что от дома бежит гитлеровец в одних подштанниках, а в руке у него портфель. Представляете, раздетый, а портфель не бросил! Значит, какие-то важные документы в нем находились. Степан скосил его очередью и бросился к портфелю. И здесь нам еще везло. Мы почти ушли. Но в этот момент Степана ранило в бедро. Он упал и подняться не может. Я хотел взвалить его на себя, а он говорит: «Не надо, Федор, я тяжелый, а снег глубокий. Оставь меня здесь, в лесу. Ты не беспокойся, я скоро сознание потеряю, а тогда уже не страшно. А вообще-то, Федя, сделай доброе дело – выстрели в меня!» Я ему отвечаю: «Не сходи с ума!» Он опять свое: «Я не дойду, ты не дотащишь. Лучше выстрели, потому что я уже был у этих гадов в лагере. Больше не хочу!» Естественно, я не мог в него выстрелить... И тогда Степан сказал: «Оставь мне запасной диск для автомата и пару гранат, а сам бери портфель, отходи к нашим». Я стал с ним спорить, но он крикнул: «Я тебе приказываю, сукин сын, уходи! Этот портфель, может, важнее, чем мы оба с тобой. В нем же документы!» И я, плача, как мальчишка, ушел. Вот и вся история. В портфеле действительно оказались серьезные документы. Из них нам стало известно, что немцы готовят против нас большую карательную экспедицию. В тот же день мы снялись с места... А Степан Орешный посмертно был представлен к ордену Красного Знамени...

— Федор Борисович, – спросил я, – а Никита знал об этой истории? Вы рассказывали ему?

— Я много рассказывал ему о своей партизанской жизни. Но подробно?.. Пожалуй, нет. Извините, Дмитрий Васильевич, я тоже хочу спросить у вас. Откуда у вас эта фотография?

— Дело в том, – медленно произнес я, – что в ту ночь Степан Матвеевич Орешный остался живым...

— Степан жив?! – воскликнул Гладышев. – Где он? У вас есть его адрес?

— Да, есть, – ответил я. – Но шестого мая Орешный умер. К сожалению, мне не удалось с ним встретиться и поговорить. Однако с ним разговаривал ваш сын, Федор Борисович.