С 6 по 10 февраля этого года в районе Минск – Орта – Полоцк было проведено учение войск Белорусского военного, округа под условным названием «Березина». Войска, участвующие в нем, показали высокую боевую выучку; цели, поставленные перед учением, достигнуты. Свои успехи воины-комсомольцы посвятили 60-летию Советской Армии и Военно-Морского Флота и предстоящему XVUI съезду ВЛКСМ.

Мы предлагаем вниманию читателей рассказ об одном из эпизодов «Березины».

Ночью, на вторые сутки наступления, гвардейский мотострелковый полк подполковника В. Борискина с приданными ему средствами поддержки сосредоточился на опушке леса и приготовился к атаке. Подразделениям был передан приказ: замаскироваться, огней не зажигать, громко не переговариваться, от машин личному составу не отлучаться. Словом, принять все меры к тому, чтобы разведка «южных» не обнаружила полк до момента его выхода на исходные позиции.

К исходу вчерашнего дня «южным» удалось, закрыть брешь в своей обороне на участке прорыва, остановить продвижение «северных» и кое-где даже контратаковать их передовые части. В течение ночи «северные» подтянули, резервы и перегруппировали силы, приготовившись к решительному штурму обороны, «противника». Полк В. Борискина должен был сыграть роль бронированного кулака, наносящего удар первым. Справа, слева и сзади от мотострелков замерли в ожидании рассвета еще подразделения, части и их техника. Вся эта стальная лавина, именовавшаяся армией «северных», управляемая одной волей и подчиненная одному замыслу, готова была обрушиться на противостоящие им силы «южных».

Разделение на «северных» и «южных» было, конечно же, условным. Но так уж повелось на военных учениях – обозначать противоборствующие стороны, и «Березина» в этом смысле не была исключением. На той и на другой стороне воины и командиры сражались с одинаковым мастерством и мужеством, и главная цель учений была не победа какой-то из них, а отработка взаимодействия различных родов войск.

Однажды мотострелковое подразделение «северных», преследуя отходящие части условного противника, вошло в одну из деревень, всего час назад проводившую танковую роту «южных». Вполне понятно, что для жителей деревни не существовало ни обороняющихся, ни наступающих, а были просто «сынки», «воины», «хлопцы родные», которых не отпускали до тех пор, пока не напоят молоком или не накормят знаменитыми белорусскими драниками с салом. Не было человека в деревне, который бы не вышел в те минуты на улицу и не сказал воинам доброе слово, а то и просто постоял рядом с ними, улыбаясь и дивясь на их могучую боевую технику.

Здесь, в Белоруссии, вообще свое, особое отношение к людям в военной форме – теплое, ласковое, трепетное. Наверное, это потому, что белорусская земля, как никакая другая, была изранена войной и щедро полита кровью отцов наших. И память о пережитом еще очень сильна в людях, выстрадавших три военных года и видевших своими глазами, какой дорогой ценой платили за победу советские солдаты.

Да и как можно им забыть войну, если до нее в той самой деревне было сорок шесть дворов, а после нее осталось двадцать два. Если только восемь мужчин вернулись с войны домой живыми, а тридцать с лишним остались навечно под Москвой и Бобруйском, Минском и Витебском, Сталинградом, Львовом и Берлином.

Не скоро забудешь и послевоенное лихолетье, голодное и трудное, когда сами впрягались в плуги и бороны, а на трудодень получали по сто граммов немолотой ржи. А ведь судьба этой деревни – это судьба еще сотен деревень, поселков и городов Белоруссии.

Война до сих пор осталась в этой земле и напоминает о себе. Мы каждый день проезжали и проходили мимо изогнутых линий противотанковых рвов и старых окопов, а кто-то из нас цеплялся ногами за проржавевшую колючую проволоку. Бывало и так, что имитационный взрыв порой выбрасывал наверх старый винтовочный затвор или россыпь пулеметных гильз. Мы видели гранитные плиты братских могил со звездами над первой в списке фамилией. Но куда бы ни направлялись роты и батальоны «южных» и «северных», они останавливались возле этих плит и отдавали им воинскую честь. Довелось прикоснуться к войне и мне.

Той самой ночью я разыскал полк Борискина на опушке леса и спросил у командира разрешение находиться в этот день с одним из подразделений. Меня направили в мотострелковую роту гвардии капитана Михаила Губина. Проваливаясь по колено в снегу, я пошел вдоль опушки к просеке, где расположилась рота. Было темно, и то и дело я едва не натыкался на машины, которые благодаря своему камуфляжу сливались с заснеженными деревьями. Подходя к просеке, я зацепился рукавом куртки, как мне тогда показалось, за острый сук.

...На поваленном бревне сидели несколько человек в белых маскхалатах и тихо разговаривали. Мы поздоровались. Оказалось, что это ребята из роты Губина. Я сел в стороне, чтобы не мешать их беседе, решив просто послушать, ничего у них не выспрашивая сам.

Через минуту-другую парень, сидевший от меня неподалеку, продолжил рассказ, прерванный моим появлением.

– В общем, рассказывая о войне, отец в детали не очень вдавался. И не то чтобы он не любил о ней говорить, а вроде бы стеснялся, скромничал. Так, вспомнит время от времени о каком-то Федоре или Николае, с которыми вместе воевал, или вдруг подойдет к карте Белоруссии, ткнет пальцем в какую-то точку, вздохнет и скажет: «Вот ведь как – городок с песчинку, а сколько там наших ребят полегло». Даже то, что он некоторое время в разведке воевал, я узнал не от него. Приехал к нему однажды его фронтовой товарищ, а отца дома не было, на работе задержался. «Сын?» – спрашивает он меня и достает из кармана фотографию. «Это, – говорит, – вместо пропуска, а то еще не поверишь, что я твоего батю знаю». Смотрю на фотографию – стоит он с моим отцом в обнимку и оба улыбаются чему-то. Вид у них самый гвардейский – пилотки на бровь, сапоги гармошкой, на груди автоматы. Только на снимке им, как нам сейчас, лет по двадцать. «Одна из последних, – объясняет мне отцовский товарищ, – под Берлином снимались, как раз с разведки вернулись, переоделись и снялись на память». Потом мы с отцом ему наш Брест показывали, он у нас несколько дней жил, и каждый вечер они о войне вспоминали, вернее, о друзьях своих боевых. Помню, отец мне тогда сказал: «Самое страшное на войне, Володька, это не пули и снаряды, а товарищей своих хоронить, с которыми душой сроднился».

– Интересно, Володя, а вдруг твой отец в этих местах воевал в сорок четвертом? – спросил рассказчика кто-то из ребят.

– Вполне может быть, – отозвался тот.

– И начинали он и его товарищи очередной бой с этой самой просеки... – продолжал фантазировать парень.

– Ну это вряд ли, не может быть столько совпадений.

– Вообще-то, конечно, ты прав, не может, ну, а вдруг? И тот самый осколок метил в кого-то из них.

Тут я не выдержал:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.