Время разжать кулак…

– Ты помнишь Виенг Кхам? – спросил меня Вансай.

– Солистку ансамбля? Черные глаза, черные волосы, собранные в пучок, черная родинка над бровью? Конечно, помню.

– Она погибла три дня назад.

Я не понял, переспросил:

– Как погибла? Что за шутки?

– Это не шутки, – грустно сказал Вансай. – Она подорвалась на бомбе или на мине, не знаю, точно. Эта бомба или мина лежала там еще с войны и ждала, ждала.

Война кончилась, но неразорвавшиеся бомбы, необезвреженные мины, проржавевшие от сырости джунглей пистолеты и автоматы еще лежат на лаосской земле. И еще долго нечаянные разрывы будут напоминать о времени, когда ночь стала днем, а день – ужасом.

В одном из разделов выставки, посвященной 30-летию независимости Лаоса, выставки, где тщательно и любовно собрано все, чем гордится страна, – от фотографий первых заседаний Патриотического фронта до горсти рисовых зерен – хлеба Лаоса, – я увидел оружие, отобранное у оккупантов. На потертом револьвере старой фирмы «Смит и Вессон» легкомысленный хозяин нацарапал острием ножа: «Помни о доме, Джонни!»

Веселый Джонни, шутник и неунывака, где он теперь? Жив ли? Здоров ли? И кому рассказывает где-нибудь в Теннесси или Аризоне об ужасах войны в Лаосе? Например, о страшной жаре, когда рубаха не просыхает на воспаленном теле. Или о многоногих сколопендрах, чей укус смертелен. Или о шуршащей тишине джунглей, которая в любую секунду может разорваться выстрелом из чащи, и тогда забудь о доме, парень.

Ах, Джонни, Джонни, не ты ли сбрасывал бомбы на лаосские деревушки, сравнивал их с землей, гордился своей меткостью? Не ты ли стрелял из бортового пулемета по одиноким машинам с медикаментами или с провиантом, идущим ночью по горным дорогам? Не ты ли сбросил ту самую бомбу, на которой подорвалась Виенг Кхам – девушка с черными глазами?

Помни о ней, Джонни! Помни о тех, кого ты оставил сиротами, о тех, кого сжигал напалмом, кого расстреливал из своего прекрасного револьвера старой фирмы «Смит и Вессон». Помни о доме, Джонни, всегда помни о большом доме, который ты методично и безжалостно разрушал, о доме, имя которому Лаос.

– Можно победить армию, – сказал Вансай, – но народ победить нельзя. Американцы сражались против народа. Безнадежное дело. Разве они не знают историю Великой Отечественной войны?

Вансай смотрел на лаосских девушек, которые сидели, обнявшись с девчатами из Воронежа. Запястья воронежских девчонок были увешаны «добрыми пожеланиями». Они пели по-русски, а лаотяне подтягивали им на своем языке. Они пели песню военных лет о девушке, которая проводила в бой своего милого. Они пели о Катюше. И по-русски и по-лаосски песня звучала одинаково задушевно. Я не знаю, кто переводил на лаосский язык эту песню. Мои новые друзья из Луангпрабанга тоже не дали мне ответа. Оставалось предположить извечное: слова народные. Когда литературоведы, музыковеды и прочие ученые «веды» бессильны в толще времени и событий отыскать автора, то автором становится народ. Слова народные... И однажды фраза эта приобретает иной, более глубокий смысл – тогда, когда стихи или песня подхватываются народом, и уже совсем неважно, кто написал их: они принадлежат народу.

Но порой язык искусства не требует перевода. В древних и новых лаосских танцах говорят ладони, пальцы рук, шаг – то мелкий, семенящий, то рубленый и ритмичный. А как говорят глаза, как говорят! Медленный-медленный, весь из томительного ожидания, многоречивый ламвонг. Игриво-легкий, по-птичьи плавный, воркующий салаван. Или диковато-резкий, порывистый тан гвай... Мы старательно учили этот сложный язык танца, ошибались в «произношении», неправильно ставили «предлоги», но говорили, говорили везде. На гигантской, празднично оформленной сцене в Виенгсае, где нашими «собеседниками» были артисты Государственного ансамбля песни и танца. И во Вьентьяне возле золоченого Будды, добродушно подслушивающего наш «разговор». И в учебном центре, затерявшемся в северных джунглях, где в традиционных лаосских бамбуковых домах на сваях учатся будущие педагоги.

Эти бамбуковые домики, прямоугольные туески под крышами из рисовой соломы возникли внезапно из-за плотной стены бамбука и дикого банана, воскресив на мгновение старую и добрую сказку Грина о сердце пустыни. Училище было создано в 1965 году, когда Освобожденные районы глохли от грома бомбардировок. Старая истина: дети должны учиться, даже когда на земле война. Учились и жили в пещерах, а когда вышли из них, своими руками построили учебный городок, где есть общежитие, классы, методические кабинеты и даже актовый зал с небольшой сценой под высокой двускатной крышей.

Здесь все молоды: самому старшему из преподавателей едва ли больше тридцати, а шестнадцати- семнадцатилетние ученики еще не смотрятся завтрашними педагогами. Но это очень характерно для Лаоса – молодость его хозяев. И никого эта молодость не шокирует, никто не делает скидку на извечное «молодо-зелено».

Здесь спрашивают не по возрасту, а по знаниям, по способностям, по опыту. И, кстати говоря, у многих молодых опыт работы и опыт борьбы (а в годы войны – это синонимы) не меньше, чем у старших товарищей. И никто не удивляется, когда девчонка с косичками в традиционной юбке-саронге рассказывает другим девчонкам – может, чуть помоложе ее! – о законе Бойля-Мариотта или о «Пифагоровых штанах»: она учитель, она знает.

Когда мы спрашивали, что главное сейчас для страны, и руководители ПФЛ и ребята из ЦК Союза молодежи Лао Хаксат отвечали нам: главное – учиться. Учиться строить. Учиться вести хозяйства. Учиться управлять. Просто учиться – грамоте, арифметике – в каждой лаосской деревне.

Печальное наследство досталось Лаосской Народно-Демократической Республике от прежних вьентьянских руководителей. Везде – в экономике, в финансах, в социальной области. Перед страной сегодня стоит трудная, но обязательная задача: в кратчайший срок восстановить хозяйство, добиться полной экономической независимости. В Лаосе совсем нет крупной фабрично-заводской промышленности. Многочисленные мелкие предприятия производят только табак, сигареты, обувь, прохладительные напитки, мебель. Нет железных дорог, мало автомобильных. Война вырвала тысячи людей из трудовой жизни. Даже риса порой не хватало во Вьентьяне.

В последние годы только в Освобожденных районах были расширены посевные площади под рисом. Построены текстильные фабрички, механический завод, ателье, мастерские. Проложены новые дороги. Строятся школы, жилые дома и госпитали.