В детстве мне нравилось раскручивать школьный глобус и смотреть, как, вращаясь, сливались в одно неразделимое меридианы. В какой-то миг проносились перед глазами моря и океаны, материки и далекие острова. Однажды, закрыв глаза, я наугад остановил вращение глобуса. Под ладонью лежали коричневые горы. Они начинались у самого Ледовитого океана и продолжались чуть ли не до Аральского моря, теряясь где-то в оренбургских степях. С их склонов на запад и восток сбегали голубые реки. «Уральские горы», - разочарованно прочитал я название. Оно не обещало мне никаких тайн, откровений или чудес. Они казались близкими, почти домашними, эти старые горы. Другое дело - какая-нибудь Амазонка или на худой конец Миссисипи. И я хладнокровно крутнул глобус дальше...

Сколько уж лет миновало с тех пор, а все тот детский эпизод вспоминается с неловкостью и даже стыдом. Как будто я предал в чем-то Урал. Впрочем, что же такое я о нем знал тогда, кроме школьной программы, дававшей кое-какую пищу уму и почти не трогавшей душу! Да, пожалуй, ничего больше. Романы Мамина-Сибиряка, сказы Бажова и некоторые другие книги были прочитаны много позже, сотни километров уральских дорог исхожены и изъезжены тоже позднее. Интересно, подумал я, что сейчас может узнать о нем современная молодежь, появилось ли в печати за последнее время что-нибудь захватывающее и значительное об Урале, какие-нибудь книги, заставившие бы пересмотреть свои летние планы, собрать рюкзачок и отправиться куда-нибудь на Чусовую, в Кунгур, или в верховья Печоры, или еще дальше - к Шугору! В библиотеках нового, к сожалению, ничего не обнаружил. Впрочем, может быть, я ошибаюсь, сейчас выходит так много книг, что уследить за всеми новинками просто невозможно. В таком случае я был бы рад своей ошибке.

Так что же все-таки мы знаем о древних Уральских горах! Много ли знают о них сами уральцы - свердловчане, челябинцы, пермяки! К великому изумлению моему, убеждаться приходилось не раз, - немного. (Впрочем, удивляйся не удивляйся, а в больших городах люди всю жизнь могут прожить в соседних подъездах одного и того же дома, но так и не познакомиться друг с другом.) Есть, конечно, люди, влюбленные в свой край, великолепно его знающие, и счастье выпадает вам быть им попутчиком по путешествию. Да и то сказать, велик Урал-батюшка, не познать его с наскоку да с налету, время надобно и любовь к дороге. Но кто хоть однажды побывает на его перевалах, кто увидит нетронутую природу, выловит хоть раз в своей жизни хариуса в таинственной таежной реке, пройдет по Чумовой на байдарке, коснется тайн Кунгурской пещеры, увидит потрясающей красоты уральские закаты, тот обязательно вернется сюда снова. В последние же годы стало модно уезжать на отдых куда подальше от родных мест: на переполненные южные пляжи, а то и вовсе в другие страны. Удивляться только приходится, как часто, даже и в зрелом возрасте, мы тешим себя иллюзиями и как долго не можем понять скрытой иронии в поговорке: «Лучше всего там, где нас нет». Не могу пожаловаться на то, что мало видел: места у нас есть дивные, пейзажи редкостные, неподражаемые, но такого, как горы Уральские, нет больше места в России, да и в целом свете нет. Листаю по памяти страницы великой каменной книги и будто вновь путешествую по Уралу. Вот несколько страничек...

В конце января в рядах любителей зимнего туризма начинается брожение, все чаще повторяется магическое слово УРАЛ, и в первое февральское воскресенье многие из них, словно притянутые невидимым магнитом, вдруг оказываются на лесной поляне в нескольких десятках километров от Свердловска. Впрочем, есть и магнит - посреди поляны каменный граненый столб, с одной стороны которого выведено - Европа, с другой - Азия. Тут только и вспоминаешь хрестоматийное: по Уральскому хребту проходит граница между двумя континентами. Кто и когда придумал эти традиционные ежегодные слеты туристов у пограничного столба! Я, во всяком случае, знаю о них лет пятнадцать. Неподалеку от столба моментально, будто по-щучьему велению, возникает палаточный городок. Место для него выбирал, кажется, сам Берендей. Щеголихи-сосны в сверкающих мантиях окружили городок со всех сторон. Деревья то разбредались по обе стороны границы, хвастая друг перед другом одеждами из ателье кудесника Деда Мороза, то вновь сходились в тесные группки, шушукались о чем-то своем, и тогда невозможно было разобрать, какая из сосен европейка, а какая азиатка. Иногда между ними возникали белые полянки, на опушки которых выбредали тонкие светлые березки в кур-жако, очень похожие на Снегурочек. Они явились словно на конкурс красоты. Таинственные следы пересекали полянки и вели к белым призракам. Ненароком задев один из них лыжной палкой, я нарушил очарование сказки - под причудливыми снеговыми одеждами оказался обычный куст. Проза! Верить в нее не хотелось, и я пошел осторожнее, чуть ли не затаив дыхание. Снова пошел в белую сказку. Тут и там слышались голоса, лыжные следы разбрелись по всему Берендееву царству - туристы соревновались в ориентировании на местности. Замечали ли они окружавшую их сказку! Оказалось, замечали. Новички у вечернего костра просто исходили ахами и охами, старожилы, глядя на них, только мудро улыбались. Тут у костра стихийно возник целый университет, одна лекция которого заменила бы, наверное, по меньшей мере год учебы на географическом факультете вуза. За один вечер я узнал об Урале больше, чем за все годы до этого.

Летом вновь приехал на то же место. Пахло сеном и нагретой хвоей, цвели ромашки, в траве стрекотали кузнечики. Пограничный столб казался выше, на нем сидела какая-то птица, и, переходя из Европы в Азию, я невольно спугнул ее. Птицу мало трогали условности, придуманные людьми. Гнездо она свила на азиатской стороне, корм летала искать на европейскую. На дороге остановился автобус. Пассажиры скоренько попрыгали на траву и принялись, словно дети, перескакивать через натянутую веревку из Азии в Европу и обратно. Потом дружно сфотографировались у столба и покатили дальше. «Сколько таких столбов на Урале?» - подумал я. Но ведь было время, когда сама граница между континентами проходила совсем не здесь, а долгие годы людям вообще неведомо было существование Уральских гор. «Отец истории» Геродот, например, проводил границу по реке Дон, потому что других земель за Доном великий грек просто не знал. В Западной Европе Урал знали в средние века под именем Пояс Мира. Удивительным образом оправдал он это имя несколько веков спустя, когда Страна Советов отстаивала в ожесточенной схватке с фашизмом не только свою свободу, не только свободу братских народов, но и мир на всей земле. Победа ковалась здесь, на Урале, и воистину он был Поясом Мира, оплотом мира. И теперь на площадях мирных уральских городов стоят на пьедесталах вместо памятников боевые легендарные «тридцатьчетверки», безмолвно напоминая, предостерегая, вселяя уверенность.

Ходил я по Нижнему Тагилу и диву давался - до чего же щедра талантами земля уральская! Еще в детстве все мы слышали, конечно, что в 1800 году наш соотечественник крепостной Ефим Артамонов построил первый в мире двухколесный велосипед. В местном музее видел я эту неуклюжую по нынешним меркам машину с огромным передним колесом и пытался представить, как он ехал на ней через всю матушку Россию в Петербург, а затем еще и в Москву три тысячи верст. Если и теперь мы недовольны бываем качеством наших дорог, то тогда их, можно сказать, вообще не было. А он проехал, и это была лучшая реклама его изобретению, которое тут же... запретили, дабы лошадей не пугать. Другой самородок, тоже крепостной, Егор Кузнецов, изобрел непрерывный прокатный стан, опередив современную ему технику почти на сто лет. Сконструированные им же музыкальные дрожки, которые находятся теперь в Эрмитаже, при движении исполняли 22 мелодии, а шесть циферблатов показывали пройденный путь в саженях и верстах (чем не спидометр!!). Талантливый гидротехник-самоучка Климентий Ушков построил канал и целую гидротехническую систему, которые обеспечивают водой Нижний Тагил и в наше время. Федор Шептаев изобрел листопрокатную машину, Степан Козопасов -штанговую. Умельцы Ефим и Мирон Черепановы, памятник которым находится в центре города, построили в 1834 году железную дорогу и первый в РОССИИ паровоз, который возил руду с Медного рудника на Выйский завод. Приятно сознавать, что и в наше время не оскудел Урал талантами. На Уралвагонзаводе я познакомился с удивительным человеком, старшим мастером цеха электропечей Степаном Яковлевичем Бариным, Героем Социалистического Труда. Вместо старого способа футеровки электропечей огнеупорным кирпичом он предложил новый метод, благодаря которому печи непрерывно работают теперь не две недели, как раньше, а в среднем восемь - десять лет без остановки на холодный ремонт. Барин ездил передавать свой опыт сталеварам ГДР Венгрии, Чехословакии. В Праге на заводе ЧКД печь номер три назвал печью чехословацко-советской дружбы. Кто-то назвал футеровку Барина печной», и, право, тут мало преувеличения.

«Рабочие руки все могут! Кое в порошок сомнут, кое по крупинкам соберут да мяконько прогладят - вот и выйдет камень небывалой радости. Всему миру на диво. И на поученья - тоже», - писал об уральском мастерстве Павел Бажов. Да, рабочие руки все могут. Когда любуюсь я на Красной площади рубиновыми звездами Кремля - символом страны родной, я вижу Урал. Когда восхищаюсь в Эрмитаже одним из высших достижений мозаичного искусства - знаменитой, колоссальной по размерам (площадь 29,5 кв. метра) картой СССР, выполненной из уральских самоцветов, я знаю: это тоже Урал. Мощные шагающие экскаваторы на угольных разрезах - Урал. Огромные станки с маркой УЗИМ на многих наших и зарубежных предприятиях - Урал. Тысячекилометровые ленты трубопроводов, по которым текут реки нефти и газа, - Урал. Серебристые лайнеры в небе из уральского алюминия, челябинские трактора, поднимавшие целину. грузовики, которым не страшны ни бездорожье, ни свирепые якутские морозы, - все это тоже Урал. Да нет, кажется, такой вещи, которую бы не делали рабочие руки Урала.

... Сижу на берегу уютного озера, смотрю, как отражается в его водах синь неба, белые облачка-странники и гора, заросшая щетиной елок. Утро. Тишина. Щебет птиц и шум листвы не в счет. Они и есть та тишина, от которой мы, дети города, давно отвыкли и по которой тайно тоскуем. Кристаллами горного хрусталя сияет на малахите трав роса, словно родонит-камень, рдеют ягоды земляники, все окутано нежнейшей голубоватой дымкой, как будто смотришь на пейзаж сквозь редчайший, замечательной красоты самоцвет - эвклаз (таких камней за всю историю поисков найдено на Урале всего пятнадцать). Красота. Казалось, оглянись я сейчас и увижу саму Хозяйку Медной горы. И поманит она меня за собой, как Даниилу-мастера из сказа Бажова, и откроется в камне дверь тайная в подземные хоромы красоты неописуемой... Очарование утра было столь велико, что, помимо своей воли я оглянулся, но ничего особенного не увидел. Сквозь белые стволы берез проступали белые стены домов молодого города. Гора, стоявшая на другой стороне озера, дала городу свое имя - Качканар, что означает «спрятавшийся клад». Имя это обещало какую-то тайну или легенду, и мне не терпелось поскорее узнать ее.

О существовании клада люди подозревали давно, по крайней мере еще два века назад. Уже тогда ведомо было рудознатцами, что есть в глухих местах Урала гора, которая притягивает к себе сапоги кованые, шагу ступить не дает их обладателю. Смекнули тут что к чему, искать начали и вскоре обнаружили выходы железных руд. Обрадовались, конечно, штольни в глубь горы бить стали. Но вот чудо: чем глубже копают, тем скуднее жила, а потом и вовсе никакого следа от нее. Будто Хозяйка горы смеется над ними. Сколько ни пытали счастья, сколько ни бились, результат все один. И отступились тогда от странной горы люди, махнули на нее рукой, ушли на многие десятки лет из этих мест...

Вероятно, Бажову известна была эта история, поскольку отзвуки ее видны во многих его сказах. Впрочем, почти всякое место на Урале овеяно легендами... Хозяйка горы открыла дорогу только советским геологам, хотя и им спрятавшийся клад не сразу дался в руки. Видно, испытать она хотела, что за люди тут снова появились, какая корысть их ведет, но, увидев радение их для блага Родины, смилостивилась, сняла с клада замки запретные.

В начале 40-х годов геологи провели в этих местах тщательную магнитометрическую съемку, и обнаружилось удивительное - не только сама гора Качканар, но и окрестные сопки оказались полнехоньки железной руды. Она, правда, оказалась не столь богатой по содержанию (всего-навсего до 17 процентов железа) и требовала обогащения, зато запасы фантастические. И тогда вырос здесь город, который на многие карты пока еще и не нанесен. Видно, отстает в наше время география от жизни.

День разгорался. Утро неумолимо уплывало в прошлое. Оно никогда уже не повторится. Будут миллионы и миллиарды других утр, но такого уже не будет. Я знаю, оно оставит во мне некую тайную мелодию, которая будет жить в душе долго, долго, может быть, всю жизнь. Я осмотрелся вокруг. В мире ничего вроде не изменилось. Так же стояли сосны, трепетали листвой березки, то же небо опрокинулось над озером. Только явственнее стал аромат трав, солнце нагрело их, высушило росу. Пришел день, ушло утро. Ничего не изменилось, так было и так будет всегда, но живет во мне с тех пор волшебная мелодия красоты уральской. А всегда ли, скажите, замечаем мы неповторимое в природе, часто ли встречаемся, стряхнув с себя мелкие заботы, с красотой родной земли не по картинам художников, а вот так - лицом к лицу! Наверное, можно бы и чаще.

Я поднялся с камня, на котором сидел. В ярком свете дня гора, казалось мне, уменьшилась в размерах. Трудно было удержаться от соблазна и не забраться на вершину Качканара. Я сел в лодку и поплыл через озеро к горе. Судьба ее предопределена, философствовал я по пути, люди разберут ее по кусочкам. Со временем она совсем исчезнет с лица земли, превратившись в Неисчислимое количество полезных вещей - машины, игрушки, станки, гвозди, может быть, даже в какие-то детали космических кораблей. Только хочется верить, что клады Качканара избегут участи других железных гор и не превратятся в пушки... Лодка подходила ближе, и Качканар на глазах увеличивался в размерах. У подножия его я не мог уже охватить всю гору одним взглядом. Она оказалась больше, чем ожидалось вначале, и на вершину я поднялся уже после полудня. Далеко внизу на карьерах горно-обогатительного комбината двигались игрушечные машины и сновали по рельсам такие же тепловозы с рудой. Истинные их размеры угадывались издали лишь по привычке. На юг и на север, насколько хватал взгляд, до самого горизонта тянулись мягких, сглаженных очертаний увалы, гряды и вершины Уральских гор. Там, вдали, они тонули в синей дымке. Кто знает, какие еще клады прячут горы от глаз наших, какие тайны обещают!

... Вот уже третий час крутит винтами наш МИ-4, открывая горизонт за горизонтом, и за каждым из них все то же зеленое море тайги. За это время мелькнула внизу горсть домов - то ли поселок геологов, то ли лесной кордон, да один раз спугнули медведя, с невероятной быстротой помчавшегося через поляну от тени вертолета. Ему, вероятно, показалось, что тарахтит и ревет именно она - тень. Летим низко, хорошо видны даже отдельные деревья. Где-то здесь, на Северном Урале, сливаясь из ручейков, начинается великая северная река Печора. Туда мы и летим. Тут нет других дорог, кроме воздушных, да горных троп, известных немногим. В старые времена, рассказывают, беглых каторжников в этих местах даже не искали. Пустое дело. Человек уходил в тайгу и пропадал в ней навеки, растворялся в диком безлюдье, словно его никогда не существовало.

Вертолет садится наконец на какую-то плешивую сопку. Плоская вершина ее уставлена огромными каменными идолами, при первом взгляде на которые охватывает только одно чувство - растерянность. Из какой-то тоненькой, как бы ненадежной ножки, вросшей в землю, идолы, постепенно утолщаясь к вершине, достигают высоты многоэтажного дома. Спервоначала к ним даже страшно подходить. Так и кажется, что сейчас подломится эта ножка и они тяжко грянут оземь, распавшись на куски. Однако, подойдя ближе к одному из них, я нашел, что опасения мои напрасны - ножка не такая уж хлипкая. Каменные исполины высились, проткнув низкое небо головами, словно бессменная стража седого Урала. Но кто приказал им тут стоять! Отчего у них столь суровый облик! Как они сумели забраться на это голое, неуютное плато! Зачем и когда! Геологи, с которыми я сюда прилетел, побросав рюкзаки, не утерпели, азартно бросились с молотками на приступ великанов. Рядом с ними люди казались муравьями, но сейчас именно муравьи были хозяевами положения. Минут через десять геологи вернулись, небрежно бросили куски породы на траву.

- Камушки эти несут тут стражу примерно шестьсот миллионов лет, - сказал один.

- Их изваяли вечные архитекторы природы - ветер, дожди, мороз и солнце, - добавил другой.

- Они же и свергнут их с пьедесталов лет через сто или немного больше, - словно судья приговор, произнес третий.

Жаль, подумал я, без них тут совсем голо станет, сиротливо. А может быть, геологи откроют здесь что-нибудь и жизнь забьет ключом! Вариации на эту тему составляют предмет нашего разговора у вечернего костра. Вкусно булькает уха из хариуса, закипает чай.

Догорает костер. Расстилаем спальные мешки прямо на прошлогодние ягоды черники и заросли карликовой березки. Свистит ветер в расселинах камней, и, кроме его свиста, никаких звуков. Безучастно смотрят на нас каменные исполины. На сотни километров вокруг ни жилья, ни человеческого тепла. И так до самой Воркуты.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.