Этот очерк называется так вовсе не по тому, что он иллюстрирован фотографиями.

Просто сейчас, когда я беру перо, чтобы рассказать о недавних встречах, я отчетливо вижу своих новых знакомых. Эти люди вспоминаются мне вместе, точно на общем большом моментальном снимке.

Почему так происходит, я не знаю. Ведь встречались мы с ними в разные дни, и вообще, возможно, не все они даже знают друг друга. Но, повторяю, я очень ясно вижу эту группу, словно в резком снопе света: и мальчишку, сидящего в центре, и каждого взрослого в отдельности, и фон вижу, и перспективу...

Может быть, это происходит оттого, что в нашем сознании людей всегда объединяет их принадлежность к чему-то одному, общему? Или оттого, что память, словно объектив фотоаппарата, делает как бы мгновенный срез жизни?

Фон

Лучше всего будет, пожалуй, взять в качестве фона реку Пряжку. Она протекает в Ленинграде, соседка Мойки и Фонтанки. Фонтанку и Мойку знают все, Пряжку – сравнительно немногие. Между тем эта небольшая речушка, берега которой весной и летом порастают тонкой травкой, а зимой глухо занесены снегом, течет не по окраине нашего огромного города, а по одному из центральных его районов, Октябрьскому. Эти места любил поэт Александр Блок. Он здесь и жил многие годы, на углу набережной Пряжки (ее и набережной-то назвать трудно, настолько она не похожа на забранные в гранит набережные Невы) и бывшей Офицерской улицы, ныне улицы Декабристов.

Но я понимаю Блока. Здесь всегда по-провинциальному тихо. Какой контраст с парадной, чопорной Театральной площадью, до которой рукой подать! Здесь много собак, бегающих по крутым откосам берега свободно, точно в деревне. Здесь много старых домов с проходными дворами и несколько мостов – узеньких, тоже старых, деревянных; их можно, кажется, пересечь десятком широких, дяди-Степиных шагов.

Вот Бердов мост. За ним, на острове, виднеется каменное здание с несколькими вывесками у подъезда. А у самого мостика стоят не «Волги» или «Жигули», как обычно около учреждений, а высится на небольшом стапельке катерок да лежат перевернутые килем вверх лодки. Еще дальше абрисы огромных кранов, заводские цехи...

Сколько заводов в Ленинграде? Десятку сотни? И ни один не похож на другой. Мы пересекаем Бердов мост, открываем тяжелую дверь и входим в комитет комсомола Ленинградского Адмиралтейского объединения.

Центральная фигура

У меня есть твердая уверенность, что боцман Зверев не читает журнал «Смена» и ему не попадутся на глаза эти строки. Именно поэтому я могу себе позволить набросать здесь его объективный портрет, не изображая боцмана красивей и романтичней, чем он есть на самом деле.

У нас бывает готовое представление о некоторых профессиях, сложившееся до того, как мы с ними, этими профессиями, столкнемся. Вероятно, штамп рождается благодаря сумме прочитанного, услышанного, увиденного в кино и так далее. Чаще всего жизнь разбивает такие штампы, однако внешность боцмана Зверева до смешного соответствовала тому представлению, которое имелось у меня о боцманах вообще.

Сначала, помнится, он несколько раз на протяжении одного вечера попадался мне то в коридоре, то в каюте капитана, то в учебном классе. Он был толстый, коренастый, с голубыми, простодушными, но одновременно плутоватыми глазами. Форма сидела на нем мешковато, хотя, похоже, сам себе боцман казался необычайно щеголеватым и подтянутым. Надо и не надо, вытягивался перед старшим, охотно чеканил: «Разрешите обратиться!» Или: «Боцман Зверев явился!» Вся его фигура как бы излучала желание казаться солидной. Пока боцману это явно не удавалось – имел место только некий порыв кцели. Но солидность начисто забивалась обыкновенной мальчишеской шкодливостью. Ему тринадцать лет...

– Ты в каком классе учишься, Андрюша? В какой школе?

– В седьмом «А» 246-й школы Октябрьского района.

– А в «Адмиралтейце» давно?

– С самого начала. Если неофициально, то третий год, а если считать с официального дня рождения, то скоро будет два года. У нас тогда праздник был знаете где? На «Авроре»!

Поначалу мне казалось, что Зверев принадлежит к той невыносимой для журналиста разновидности людей, которая цедит слова в час по чайной ложке. Странное противоречие! Мы не любим и не уважаем слишком разговорчивых, с пол-оборота «заводящихся» на любую тему собеседников, но попробуй-ка пообщаться с молчуном, ушедшим в себя и закрывшим за собой дверь на два поворота ключа! И поэтому лично я, например, как подарок воспринимаю встречу с человеком, искренне и естественно раскрывающимся тебе навстречу. Подростки такими бывают реже, чем взрослые: для этого нужны ясные отношения с окружающим миром.

Но вот сидит он, мешковатый парнишка в морской форменке, и челка падает ему до самых глаз, и глаз почти не видно, а все равно сразу понимаю: ему до чертиков хочется рассказать о себе, о своей боцманской должности, о своем клубе, обо всей его невиданной прелести; однако полно, разве можно ждать, что лексикон мальчишки в тринадцать лет содержит такое старомодное слово! Он его и не содержит.

Впрочем, это дела совершенно не меняет. Сквозь все то, что Андрей рассказывает мне, чем дальше, тем меньше стесняясь, просвечивает самый явный мальчишеский восторг. Суть его рассказа такова. Родители работают на Адмиралтейском заводе. Бабушки у них в Ленинграде нет. Когда был маленький, болтался с товарищами после уроков по дворам. Потом одну зиму ходил в кукольный кружок. А потом у них в школе сказали, что открывается морской клуб. Кто хочет, пусть приходит. Он и пришел вместе с одноклассником Сашкой Ивановым. Саша скоро клуб бросил, стал заниматься музыкой, а он, Зверев, остался и бывает тут каждый день, даже в субботу и воскресенье.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.