Я тоже сидела на той конференции.
... Валерий давно молчит и смотрит на меня совершенно непроницаемыми голубыми глазами.
- Спасибо, Валерий, - спохватываюсь я. И вот уже в который раз даю себе слово немедленно математизироваться, может быть, даже прямо с завтрашнего дня.
Но дело, в обвеем-то, не в математике. Дело, в общем-то, в другом. И чтобы понять это, совсем не обязательно обладать специальной подготовкой. Стоит только внимательно прислушаться к тому, о чем спорят в перерывах, о чем говорят, не укладываясь в регламент, начинающие ученые, научные трудящиеся Москвы.
Что такое наука сегодня? Это гигантские предприятия и сотни тысяч людей, занятых в исследовательских разработках. Таинства открытий из лабораторий «сургуча и веревки» давно переместились в такие места действия, где уже теряется грань между индустриализованным институтом и заводом исследовательского профиля. Наука становится производительной силон общества, ее удельный вес в экономике заметно тяжелеет, и обществу уже далеко не безразличии, каким образом функционирует весь этот сложный механизм.
А функционирует он, в общем и целом, неважно. На этот счет у ребят, собравшихся в «Елочках», точка зрения едина. Организация науки и наука организации - вот та основа, на которой находят общий язык вдохновенные исследователи света и «грубые унификаторы», познающие сущность «психологии машин». И хотя каждый из них изучает свою, особую форму движения материи, причины, решающие им работать так, как они бы хотели, и так, как она бы могли, удивительно стереотипны.
Время открытий, совершаемых гениальными одиночками, отошло, как говорят, навсегда. Над открытиями нынче бьются коллективно. И групповое мыслетворчество, а следовательно, и его результат во многом зависят от такого явления, как «психологический» климат лаборатории. С коллективизацией науки в исследовательском процессе не меньшее значение, чем математический расчет, приобретают человеческие эмоции. Так сказать, взаимодействие страстей.
Об нитимио-провзводственных дрязгах вообще-то говорить не принято. Воспитанные люди на эту тему предпочитают молчать. Инцидент шокирует сотрудников. Драку они осуждают, а кто там прав, кто виноват - дело путаное. «У изобретателя характер тоже с причудами - индивидуалист. Хоть и талантлив безмерно. Вам в этой истории тоже копаться не советуем. Манату лучше посмотрите. Все-таки сделали».
Я бы и не копалась. Я и копаюсь лишь потому, что видела эту машину. И знаю, что истории, подобные этой, в несколько ослабленных вариантах не так уж редки в НИИ. И что не раз и не два талантливое изобретение пробивалось к жизни таким, мягко выражаясь, неэкономным путем.
У машины такие характеристики, каких нет ни у одной из зарубежных сельхозмашин этого тина, и своим существованием она обязана комсомольцам института. Отчаявшись «пробить» машину через лабораторию, автор конструкции попросил помощи у комитета комсомола. Полгода и напряженной, полулегальной, на общественных началах работы, и вот она уже стоит под открытым небом институтского манежа, и, черпая ботинками снег, я пробираюсь к ней вслед за изобретателем. Даже не вооруженному наукой глазу очевидны ее преимущества. Машина красива. Она продуманно красива. В ее компактной конструкции почти втрое меньше металла, чем в ее предшественницах. Рядом с ней они выглядят нелепо с обилием цепных передач и множеством громоздких приспособлений.
Сколько людей билось за эту машину! Сколько человеко-часов было потеряно, чтобы она наконец была включена в план института! Всю осень ездили в институт смотреть машину профсоюзные, комсомольские, партийные работники города, а также специалисты. Машине дали высокую оценку. Машину надо теперь «доводить». Но над столами большой лаборатории по-прежнему висит глухое недружелюбие, ползает меж кульманов незаметный постороннему глазу производственный антагонизм, и, чертыхаясь недовольным шепотом, изобретатель с неуживчивым характером по-прежнему чертит за чертежника, рассчитывает за расчетчика - преступно расходует свое рабочее время. Иногда это недружелюбие и антагонизм взрываются отвратительным скандалом, банальной потасовкой. А страдают в конечном счете идеи. Родившиеся и только зарождающиеся, те, которые могли родиться и не родятся уже никогда.
Можно бы отмахнуться от всего этого фельетоном, да проблема эта фельетоном не решается. Проблема решается только тогда, когда с научных позиций начинают подходить к такому сложному явлению, как творческий процесс. К этому и шел разговор в «Елочках».
- Нужны лаборатории по изучению и организации творческих процессов!
- Нужен центр по координации поисковых работ!
- Необходимо создать надежную систему обработки информации!
- Нужны широко поставленные конкретно-социологические исследования!
И как подытоживающая все эти нужды черта - производительность труда ученого. Проблема, которой до сих пор практически никто не занимался, о которой только начинают говорить, а там, где работает Георгий Давыдов, в одной из лабораторий, уже экспериментируют.
Как определить ценность того или иного научного сотрудника? Простым выходом продукции, как в производстве, здесь, в науке, этой величины не определишь. В любом НИИ есть свои «генераторы идей». Аккумулируемые ими ценности пройдут не одну инстанцию и не один коллектив разработчиков, прежде чем станут очевидны возможности их использования. Сверкающая эволюция идей идет к своему конечному результату - производству вещей - сложным и невидимым для большинства путем. И все-таки он существует, коэффициент полезного действия каждого научного работника! Надо только очень точно разработать объективный критерий оценки, и тогда эта трудноуловимая величина - кпд - обретет реальное, цифровое или схематическое изображение. Производительность труда ученого. Чем ее измерять? Каким алгоритмом пользоваться?
Ребята ищут. Иксы и игреки выстраивают ряд из нескольких позиций. Часы, проведенные над книгой. Количество напечатанных работ. Число патентов. Инициативность. Способность самостоятельно оценивать чужие мысли. Умение схватывать суть явлений. Стремление к правде без оглядки на авторитеты, возраст. Жилищные условия... Здесь нет мелочей. Учитывается все - от элементарнейшего любопытства до профессионального тщеславия. И в процессе поиска выявляется еще одна группа признаков, характеризующих такое тонкое дело, как творческий процесс. Оказывается, можно применительно к каждому человеку разработать шкалу обстоятельств с точным указанием, какие из них вызывают максимальное удовлетворение от своей работы, совокупность каких вызывает «вспышки гениальности». Это не формалистическая игра - это первая попытка сделать шаг к организации труда исследователя, задача прежде всего экономическая. И модель Давыдова не единственная попытка решить ее с помощью математики.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.