В долгие весенние дни и вечера а лежал дома с закованной в гипс ногой и скучал. Соседка Полина Романовна, злая старуха лет шестидесяти, молча ставила мне на стол завтрак, обед и ужин. Она была не очень расположена ко мне, и до болезни мы с ней еле здоровались. Теперь я был рад, что она приносит мне еду, и не осмеливался на такую роскошь, как разговор.

Ребята приходили редко. В первое время, когда я только сломал ногу и врачи, проклиная всех лыжников-неудачников, вбили мне в пятку гвоздь, приспособили к нему груз и объявили меня тяжелым, - в то время ребята ходили часто. Они таскали в больницу всяческую контрабанду, в темпе выкладывали новости и без всякого зазрения совести пялились по сторонам. Хотя каждый из них не так уж много проработал в газете, профессиональное любопытство было сильнее всякого приличия. Каждый с трудом удерживался, чтобы не достать записную книжку, когда узнавал, что подставка, на которой лежит моя нога, называется самолетом. Из пятнадцати минут посещения каждый минимум пять минут просиживал затылком ко мне, вглядываясь в угол, где лежал туго спеленатый бинтами Димка, про которого говорили, что он спас нефтехранилище.

После того как от меня уходил последний, из Димкиного угла полз сокровенный, выстраданный мат. Димка ругался не по злобе. У него были сильные боли, и он не хотел стонать при посторонних.

А на следующий день все начиналось сначала. Чтобы проникнуть в палату, ребята запасались невероятными ксивами. Кто-то из них проходил даже по липовому удостоверению инспектора пожарной охраны. Отчаявшись бороться с самозванцами, врачи нашли простой выход: наложили гипс и отправили меня домой.

С того дня я почти не видел ребят. Им было некогда. Сначала майский номер, потом День Победы, потом пионерский, потом еще что-нибудь. Моему одиночеству не было конца. И я с ним смирился.

Чаще других заходил Женька. Он был самым молодым из нас и самым бездельником. И ему чаще других доставалось на летучках. Он приходил по пятницам и рассказывал главным образом о том, как сегодня исполнял роль сидоровой козы, сетовал на свою судьбу и уходил.

А я снова оставался один. И вот тогда незаметно я нашел собеседника. Это был двор. Было уже тепло, и форточка была открыта круглые сутки. И двор ежеминутно докладывал мне обо всех новостях.

Он просыпался без пятнадцати девять с хлопаньем парадных дверей и шорохом многих шагов. В первом этаже был большой продовольственный магазин. Поэтому с девяти во дворе разгружались машины, урчал грузовой лифт, с грохотом вылетала через люк тара. Я слушал анекдоты грузчиков, рассерженные голоса экспедиторов и думал о том, что любой обехээсник позавидовал бы моей позиции.

В три двор стихал. Машины разгружались уже не так часто. И разгружались они тише. А в пять часов опять хлопали двери.

Двор не затихал до вечера, потому что сразу семь мальчишек хотели быть Гагариным, и ни один не соглашался на роль ракеты-носителя.

В восьмом часу в распахнутые форточки кричали мамы.

Мальчишки огрызались, но от вмешательства взрослых игра расклеивалась. Без особого грохота ребята выводили на орбиту очередного Гагарина и разбегались.

Тогда наступала тишина. Гулкая тишина каменного колодца. Она заполняла двор до крыш и караулила каждый звук, чтобы разнести его по окнам.

В других домах в это время, наверное, гремели приемники и магнитофоны. У нас такие штучки не проходили. Музыка чуть слышалась из приоткрытых форточек. Дом чопорно и строго охранял свою тишину.

И вот однажды в эту тишину ворвался свист. Не залихватский, мальчишеский. Не узорчатый, милицейский. На дне колодца кто-то не спеша, надув губы, выводил:

Ты стоишь у окна, Небосвод уныл и тесен, Ты стоишь и грустишь...

Хлопнула входная дверь, и свист оборвался. Уходили двое: он - широкими, редкими шагами, она - частыми.

Так повторилось и на следующий день. Потом еще и еще раз. Так повторялось каждый день, и тогда двор заинтересовался этим событием.

- Явился! - возвещало окно на втором этаже, когда раздавался свист.

- Свистунов на мороз! - глупо острило окно с балконом.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.