Война объявила себя в Каунасе без замедления, хотя в город сразу не вошла, не дав людям разобраться, что это был за грохот, который поднял их ни свет ни заря. В окна ничего не было видно, только занимающееся первым светом небо. - Верно, опять танки на Зеленой горе, – сказала мать, когда мы сгрудились у окна, и, помолчав, добавила: – Не сегодня-завтра начнется. Она ошиблась. Уже началось. Грохот стих, рассветное безмятежье, всколыхнутое им, как камнем вода в колодце, скоро устоялось, снова сомкнувшись над городом. Успели заснуть, когда позвонил отец.

– Гитлеровские войска перешли границу. Это они разбомбили аэродром. Нужно быстро собраться и уезжать. Сейчас к вам приедет Алексеев, поможет. Увидимся у поезда.

Алексеев, служивший вместе с отцом в войсках, не велел нам брать ничего из вещей, уехать из дому предстояло всего на несколько дней – поживем пока на даче под Вильнюсом.

– Маршал Тимошенко дал приказ отбросить врага от границы в 24 часа, – сказал он, не сомневаясь, что так оно и будет.

Отца у поезда мы не увидели. Ни в тот день, ни потом. Только через три месяца беспутица войны с ее самыми невероятными ситуациями сделала счастливый для нас излом, предоставив наконец возможность в течение нескольких часов повидаться с отцом.

В городе никакого секрета не было, что Германия нападет на Советский Союз. Этого ожидали со дня на день. Все чаще людей вспугивали учебные тревоги, к ним, впрочем, быстро привыкли. В школьном дворе отрыли бомбоубежище, но только на один класс. Остальные школьники, когда завывала сирена, рассыпались среди могильных памятников соседствовавшего с русской школой кладбища.

Видно, по какому-то соглашению в город приехали на огромных грузовиках германские солдаты, то ли что-то забрать, то ли вернуть. Солдаты ходили по городу группами, крепкие, нахальные, дороги никому не уступали, шли клином, как когда-то на Чудском озере. Господа хозяева. Я смотрел на своего отца – он выглядел совсем не слабее. Было кому прикрыть границу.

Звуки войны сопровождали нас на всем пути от Каунаса, но лица ее мы еще по-настоящему не видели. Увидели в Вильнюсе. На этот город, только что ставший столицей Литовской ССР, с самого утра, не особенно разбираясь, где военные цели, а где просто жилые дома, с неба посыпались бомбы. Город был в войне.

Подбежал какой-то военный, видно, из вокзальной комендатуры. В руке он держал в деревянной кобуре парабеллум. Что-то громко кричал, тыкая кобурой в небо, а потом, взяв детей в охапку, затолкал снова в вагон. Места наши были, понятно, заняты, и на долгие дни поездки и столом и кроватью стали для нас чемоданы и узлы в вагонном проходе.

Когда поезд тронулся и предотъездная круговерть немного спала, прослышали, а потом и увидели пассажира, какого, быть может, больше и не случалось в наших беженских поездах. Через два купе от нашего нижняя полка была, как ширмой, опоясана брезентом, за которым, если отогнуть, лежал немец.

Это был раненый летчик, сбитый под Вильнюсом. Его везли подальше в тыл, чтобы там определить, что с ним делать. Может быть, это был один из самых первых пленных, «завоевателей» России, которых потом русские солдаты десятками и сотнями тысяч брали под Сталинградом, Курском, в Белоруссии. А сейчас это был один-единственный пленный немец среди женщин и детей, спасавшихся от более удачливых его собратьев-убийц. Немец лежал на полке, а рядом, притулившись на краешке, сидел охранявший его солдат. Поначалу солдат никому не разрешал заглядывать за брезент, но потом смягчился. Рана у немца была, видно, невесть какая большая, стонать он не стонал, но вид у него был перепуганный, совсем не молодецкий.

Злости к нему не было. Не успела она еще накипеть. Проехали несколько часов, увидели горевшие поселки вдоль дороги, и солдат, достав из вещмешка еду, половину стал есть сам, а половину сунул за брезент. Солдату протянули кусок батона и колбасу. Снова половину он сунул за брезент. Ни у кого вокруг это не вызвало протеста. Вроде так и надо, немец, мол, он тоже человек.

Только пожилая женщина в углу, пряча лицо в шерстяной платок, негромко сказала:

– Он вас бомбами, жжет и убивает, а вы ему колбасу.

На следующий день на какой-то станции с земли крикнули в наш вагон:

– Пленный здесь?

Немца ссадили, а та самая пожилая женщина в платке спросила солдата:

– Брезент-то не позабыл взять?

Солдат уже почти с земли – в дверном проеме была видна только его голова да ствол трехлинейки со штыком – ответил:

– Да пусть останется вам, гражданка.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.