Черткова Алимов проявляет в серии движений: он пугается, отчаивается, негодует, гордится собой...

«Прошелся по тротуару гоголем, наводя на всех лорнет». У Алимова Чертков именно вот так гоголем и вышагивает-проходится, щеголь с тростью и лорнетом. И озадаченно глядит на него поверх очков обрюзглый, похожий на крота его бывший учитель, профессор Академии художеств. Это действие самоупоения.

А вот действие отчаяния. «Неподвижно, с отверстым ртом, стоял Чертков... как безумный выбежал из зала...» Алимов передает мгновение перемены недвижно внимающего стояния на потрясение, безумие полного крушения надежд. От света картины талантливого художника Чертков заслоняется рукой, лицо его искажает душевная мука, а фигура уже уносит вихрь (вопль!) тоски, черной зависти, сжигающей безнадежности. На фоне этой драматической фигуры почему-то бесстрастными статистами выглядят другие посетители картинной галереи. Вместо «дышащей» восторгом или любопытством толпы – просто «застегнутые лица чиновников, военных и штатских...».

И, наконец, действие гнева, почти сумасшедшей злобы: «купивши картину... рвал, разрывал ее, изрезывал в куски...».

Алимовский Чертков, утаскивающий к себе в апартаменты картину на расправу, почти демон, да и Гоголь пишет о том. Накидка взметается крыльями, гримаса прирастает к лицу. И, как уже было с цирюльником Иваном Яковлевичем, представляется: Чертков опустился на площадь с черного неба и бежит, с опасливым гневом оглядываясь на мертвый город... Вот он прибежал и безумно-бессмысленно сидит среди изрезанных картин.

От рисунка к рисунку Чертков у Алимова сутулится, крылья накидки бессильно обвисают. Мрачно задумывается он над бесполезными палитрой и кистью.. Любопытно, что лицо Черткова, как, впрочем, и майора Ковалева, не привлекает художника. Может быть, и потому, что и у того и у другого лица, по существу, и нет...

Если Гоголь – это смех сквозь слезы, говорит Алимов, то Салтыков-Щедрин – это слезы сквозь смех. Портреты героев гениального сатирика художник рисует грубее, отчетливее, плакатнее, что ли. Одного из градоначальников города Глупова, Угрюм-Бурчеева, Салтыков-Щедрин описывал так: «С каким-то деревянным лицом, очевидно никогда не освещавшимся улыбкой... взгляд чистый, без колебаний... Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы; и держит в правой руке «Устав о неуклонном сечении»... Алимов точно следует этому описанию. В черном космосе возвышается столб узко-длинной фигуры, несущей голову с лошадиным лицом, короткой стрижкой, мощной челюстью, торчащими ушами, усами, метелкой брызжущими из-под носа в разные стороны. Ярко выпученные глаза-шары буквально вылетают из орбит: ни тени мысли в них. ни зернышка сомнения. Смотреть в это сверкающее пустотой безумие невозможно. Рот прорезает все лицо и кажет все зубы – улыбка сладострастия звериного рыка. «Разума он не признавал вовсе и даже считал его злейшим врагом». Алимов рисует остервенелого Угрюм-Бурчеева с явным удовольствием оттого, что его ненавидит. И фоном для портрета выбирает не побежденную градоначальником реку, смывающую город.

Герои Салтыкова-Щедрина у Алимова отнюдь не карикатуры. Они натуральны и неоднозначны. Похожий на жирного крота. Иудушка стоит у постели умирающего брата – елейный и ненавидящий. Тень на стене передает его острую обтекаемость. Алимов продолжает работать над иллюстрациями к «Господам Головлевым», и мы еще встретимся с его Иудушкой, фигурой, в известной степени, как считает художник, и страдательной, носительницей идеи греха и раскаяния. И в своих эскизах к мультфильму о премудром пескаре Алимов воссоздает «подводный» чиновничий мир XIX века. Маленький мещанчик-пескарь боязливо ютится у огромных старинных часов – символа времени и будто бы архитектурного знака тех времен.

Пескарь прячется, дрожит, видит обольщающие его сны, где он предстает генералом перед застывшими шеренгами чиновников: отважно подходит к самому сановнику Щуке: игриво прогуливается с молодой рыбкой. Но ничего этого не было в реальной жизни пескаря. «Все дрожал, все дрожал». Часы служат и склепом этому невидимому существу. Ни часов, ни снов у Салтыкова-Щедрина нет, Алимов придумал их по намекам писателя. Однажды пескарь вплывает в часы и исчезает, часы оплывают, растворяются... Был ли такой пескарь, было ли его время?

Итак, все симпатии художника явно отданы русской классике XIX века. Но и современности он не чужд. Иллюстрировал «Василия Теркина» – « шел от народной картинки», от лубка. И создал образ веселого крепкого парня, солдата. Не прочь он проиллюстрировать и совсем современную книгу: «Дайте только не схему, не манекен – настоящего положительного героя». Из современных писателей ближе всего художнику Распутин и Можаев.

Алимов в Москве родился, в Москве живет, Москвой живет. Он влюблен в свой родной город, особенно в район, где прошло его детство, – Пречистенку, Остоженку, Арбат... Показывая альбом об архитектуре старой Москвы, художник с восхищением и удовольствием отыскивает на фотографии среди домов хорошо известный ему...

Алимов не только сатирик, он еще и сказочник. Его мультфильмы пользуются у детей да и у взрослых неизменным успехом. Алимов из числа тех, кто составил «новую волну» в нашей отечественной мультипликации, «смывшую» существовавший сентиментальный глянец и утвердившую более реальный, более смысловой, даже философский стиль.

Топтыжка и Бонифаций не только, да и, пожалуй, не столько умиляют, сколько заставляют нас чувствовать и размышлять о смысле жизни, о самих себе. Алимов в мультипликации не только художник. В «Вятской лошадке», например, он еще и режиссер и сценарист. В ярком и познавательном фильме бродят поистине босховские персонажи, длинношеие; пузатые карлики, летящие на рыбе: огромные петухи; живые хвосты; человеко-бабочки и носороги-крокодилы. За мультфильм «Отелло-66», который по условиям конкурса должен был идти всего пятьдесят секунд, но успеть отразить основную канву драмы Шекспира. Алимов получил премию в Монреале. Кто ждет художника в будущем? Сухово-Кобылин, вновь Салтыков-Щедрин, вновь Гоголь («Шинель»), «Русская фантастическая повесть первой половины XIX века»; Чехов, к которому Алимов пришел через его юмористические рассказы. Но Чехов, кажется, смягчил сатирический талант художника. Человек в футляре изображен, конечно, классически. Его мрачная, опутанная одеждами фигура отравляет лето старого города. Но задумавшийся Иванов очень грустно сидит на стуле как бы среди пустыни...

Говорят, что Алимов родился «в рубашке». Везет, мол, ему. И рисует неплохо, и мастерская хорошая, и выставка недавно персональная состоялась. А он просто продолжатель династии художников и в ответе перед ней за то, чтобы все получалось как следует. Он очень гордится, что дед учился у великого Серова, а бабушка – известная театральная кукольница. Из каждого угла мастерской на него с надеждой и ободрением глядят бабушкины куклы – огромные, яркие, голенастые...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.