Уроки Шолохова

Но какая у слова может быть глубина, если оно самое легковесное на свете, сколько всяких слов слетает с языка ежеминутно?!

«Слова, слова» – гамлетовская фраза повторяется из века в век как формула людского неверия.

Но в то же время есть утверждение Льва Толстого о том, что «слово может и убить, и сделать зло хуже смерти». Анатоль Франс считал, что «слова тоже поступки», бессмертный афоризм принадлежит Маяковскому: «Слово – полководец человечьей силы»...

А как чутка к слову народная мудрость! «От одного слова – да навеки ссора...» «Живым словом победить...» «Бритва скребет, а слово ранит»...

Шолохов мог бы щедрой рукой пополнить это собрание, ибо в казачьем фольклоре, как и в любом другом, народ так много и разно размышляет о силе, о всемогуществе слова. Напутствуя одно из изданий книги В. Даля «Пословицы русского народа» (Гослитиздат, 1957), Михаил Александрович писал:

«Величайшее богатство народа – его язык! Тысячелетиями накапливаются и вечно живут в слове несметные сокровища человеческой мысли и опыта. И, может быть, ни в одной из форм языкового творчества народа с такой силой и так многогранно не проявляется его ум, так кристаллически не отлагается его национальная история, общественный строй, быт, мировоззрение, как в пословицах... Беспрерывно промываются временем и шлифуются рассыпанные в пословицах золотые крупицы народной жизни, борьбы и традиций бесчисленных поколений».

На страницах шолоховских книг мы нередко становимся свидетелями этого удивительного процесса, когда слово «промывается временем и шлифуется». И герои шолоховские, люди, в общем, бесконечно далекие от каких бы то ни было филологических изысков, тем не менее порой проявляют чуткость к слову удивительную.

Вспомним, как в «Тихом Доне» старый хуторянин Емельян гостит у Аксиньи, устроившейся горничной к богатому помещику. Для хуторянина она сразу стала какой-то чужой, незнакомой, будто предала в чем-то хутор и его обычаи. Простодушный казак, не в силах всесторонне осмыслить это свое впечатление, прицепился к словцу, ненароком брошенному Аксиньей, он как бы нашел самое ее уязвимое место.

« – Холодно здесь... – подрожав плечами, сказала Аксинья и вышла.

Наливая восьмую чашку, Емельян проводил Аксинью глазами медленно, как слепой ноги, переставляя слова, сказал:

– Гнида гадкая, вонючая, какая ни на есть хуже. Давно ли в чириках по хутору бегала, а теперя уж не скажет «тут», а «здеся»... Вредные мне такие бабы. Я бы их, стерьвов... Выползень змеиный! Туда же... «холодно здеся»... Возгря кобылья! Пра!

Обиженный, он недопил восьмой чашки, вылез, перекрестился, ушел, независимо поглядывая вокруг и сознательно грязня сапогами натертый пол».

Иная ситуация у Кондрата Майданникова в «Поднятой целине». Председатель Давыдов за самоотверженную пахоту назвал его «самым фактическим ударником». Слово незнакомое на хуторе, но явно похвальное.

«Кондрат уже придремал, когда жена забралась к нему под зипун, толкнула в бок, спросила:

– Кондраша, Давыдов тебя повеличал... Вроде бы в похвальбу... А что это такое – ударник?

Кондрат много раз слышал это слово, но объяснить его не мог. «Надо бы у Давыдова разузнать!» – с легкой досадой подумал он. Но не растолковать жене, уронить в ее глазах свое достоинство он не мог, а потому и объяснил, как сумел:

– Ударник-то? Эх, ты, дура-баба! Ударник-то? Кгм... Это... Ну, как бы тебе понятней объяснить? Вот, к примеру, у винтовки есть боек, каким пистонку разбивают – его тоже самое зовут ударником. В винтовке эта штука – заглавная, без нее не стрельнешь... Так и в колхозе: ударник есть самая заглавная фигура, поняла? Ну, а зараз спи и не лезь ко мне!»

Классический в своем роде эпизод, где Макар Нагульнов изучает английский язык. После тяжкого трудового дня сражается с неподатливыми английскими глаголами неистовый Макар, до слез трогательный в своей самоотверженности, в своем вольном толковании этимологии слов, способном сегодня вызвать улыбку даже у третьеклассника:

« – Я за эти месяца толечко... восемь слов выучил наизусть. Но сам собою язык даже несколько похожий на наш. Много у них слов, взятых от нас, но только они концы свои к ним поприделали. По-нашему, к примеру, «пролетариат» – и по-ихнему так же, окромя конца, и то же самое слово «революция» и «коммунизм». Они в концах какое-то шипенье произносят, вроде злобствуют на эти слова, но куда же от них денешься? Эти слова по всему миру коренья пустили, хошь не хошь, а приходится их говорить».

Но вот Макар обращается к самой цели этих своих ночных бдений, и великая вера этого «не шибко грамотного» казака в силу слова, пафос его устремлений не могут не зажечь в читателе ответного огня, не восхитить своей бескорыстностью.