Опять я услышал, что моей работой не удовлетворены. Причина недовольства до смешного вроде бы проста: мои воспитанники опять в числе правонарушителей. Я же вместо того, чтобы искать виноватых у себя в коллективе, ищу их на стороне. Дело это, прямо скажу, неблагодарное, но никак я не могу всю вину за случившееся взять только на себя и своих сотрудников. И совсем не потому, что боюсь наказания. Нет, дело, я уверен, совсем в другом. Нет вины здесь и моих коллег – директоров таких же, как наш, интернатов для детей, лишенных попечения родителей. Но чтобы эти мои оправдания не показались читателям голословными, давайте вместе разберемся в том, что же происходит. А для этого надо познакомиться с жизнью наших воспитанников до поступления в интернат.

Если бы то, о чем я хочу рассказать, было единственным в своем роде случаем, то я просто сохранил бы его в памяти или забыл, и все. Но с подобным приходится, увы, встречаться не раз.

Представьте себе девчушку лет пятнадцати, неулыбчивую, чем-то постоянно занятую в своих раздумьях, несколько угловатую. Пытаюсь с ней заговорить. Сразу настораживается, вскинет на тебя черные глаза, чуть-чуть засветится и угаснет мгновенно. Чувствуется какая-то внутренняя резкость, до словоохотливости далеко, несколько невнятных фраз, и все. Начинаю выяснять в чем дело. В интернате она недавно, прибыла вместе с братьями и сестрами, всех их пятеро. Внешне кажутся непохожими друг на друга – то ли возраст, то ли другие причины. А вот в своем внутреннем отношении к окружающему и окружающим удивительно похожи. Маленькие, но хмурые люди. Оказалось, что прибыли они в интернат благодаря настойчивости старшей из сестер, пятнадцатилетней. А необходимость в этом была давно, она буквально звучала в этой семье. Но никто ее звуков не слышал: ни родные, ни соседи, ни работники школы, где учились пятеро ребятишек из одной, семьи. Отношения между родителями и детьми были настолько нетерпимыми, что дети фактически не слышали ни одного доброго родительского слова, а уж о заботе родителей о детях даже и говорить не приходится. Дело дошло до того, что, как пишут в акте обследования семьи, «дети стали падать в обморок от недоедания». И почему-то это мало кого беспокоило. Более того, не взволновал окружавших эту семью людей и тот факт, что трое ребятишек в разное время умерли в результате полного, безразличия родителей к жизни своих детей. Что было бы с остальными, сейчас трудно представить, хорошо, что старшая, узнав о существовании интерната, стала добиваться отправления туда и себя, и сестренок, и братишек. Не поступи она так – всего скорее дело бы закончилось тем, что ребята прошли бы материнские «университеты» пошлости и унижения, нецензурной брани и аморального поведения, а потом и повторили их в будущих своих семьях.

Меня, как педагога, заинтересовал и еще один вопрос: «Как идет учеба у этих ребятишек?» Оказалось, что пока плохо, хотя второгодников среди них не было. Читали по слогам, писали со множеством ошибок, а математических заданий хоть не давай – с самыми элементарными справиться не могли. Да удивительно ли это? Ни родители не думали об учебе детей, ни учителя, те просто махнули рукой, считая, что толку от этих детей не добьешься.

Вспоминается наш эксперимент в прошлом учебном году. Так случилось, что в тот год к нам из разных школ Москвы поступило одновременно пятнадцать ребят в пятые – седьмые классы. Причина была одна – их отцов и матерей лишили родительских прав. Мы решили провести для этих ребят контрольные работы по русскому языку и математике по текстам предыдущих классов. Причем начали с первого класса. Годовую работу по этому классу выполнили, пусть с небольшими недочетами, и пятиклассники и семиклассники. Хуже дела пошли, когда мы дали им контрольные работы по второму классу – в диктанте было у всех по 25 ошибок, задачи не решены, таблицу умножения многие не знали. В третий класс перешли только трое.

Стали выяснять причину такого ужасающего отставания. Оказывается, эти ребята из неблагополучных семей числились в школе в разряде «заднескамеечников», некоторые из них пропустили столько же уроков, сколько и посетили. Так продолжалось несколько лет. О каких же успехах можно говорить?

Встал вопрос, как выправить создавшееся положение, которое осложнялось еще и тем, что многие ребята не приучены не только к учебному труду, но и к труду вообще.

Что так складывалась жизнь моих нынешних воспитанников, видели многие, но практические шаги с вмешательством в судьбу ребенка были сделаны со значительным опозданием.

И хочется спросить: «Люди, где же вы были раньше? Почему бездействовали? Почему не боролись за детство, за детей? Неужели вас беспокоит только то, что происходит в ваших семьях? Жалеете силы, бережете нервы? Разве взрослый человек может пройти мимо страданий ребенка, его горя? Не противоестественно ли это?»

Подобные и множество других вопросов возникает, когда изучаешь прошлую жизнь наших воспитанников буквально с первых их шагов по земле.

Васиной матери так и не удалось вторично выйти замуж, хотя вроде бы и собой недурна и образование есть. Только вот работать она не привыкла. После окончания техникума больше думала не о работе, а об отдыхе, и постепенно некоторые ее действия пришли в противоречие с трудовым законодательством. Стали обычными ее хождения не на работу, а по работам. Да и это ей в конце концов надоело, хотя к тому времени у нее на руках был сынишка. На первых порах она перебивалась тем, что приносили гости – представители сильного пола, но постепенно дружки приходить стали реже, да и добытчиками они были такими же, как и она, – нигде не работали, находились в постоянном запойном состоянии. Пришлось буквально перебиваться с хлеба на воду, однако и тогда на столе неизменно был алкоголь. И все это время около матери находился Вася. Постепенно и он стал превращаться в добытчика, хотя только начал ходить в школу. Начав учиться, он постепенно овладевал и воровскими навыками. Так и жили: сын украдет, мать продаст. И так длилось до его одиннадцатилетия. Одиннадцать лет мальчик прожил в обстановке безнравственности и постепенно привык к тому, что происходило в его семье. А она становилась для него все более безразличной, чужой, его увлекла улица, и, наконец, наступил момент, когда Вася со своими друзьями стал творить такое, что пришлось вмешаться милиции. Побеспокоили и школу, где Васину семью знали плохо, а его уличные похождения мало кого занимали. А тут забеспокоились – «запахло» спецшколой.

И вот только тогда стали решать вопрос о лишении матери Васи родительских прав, что удалось сделать после длительных хлопот. Женщину выселили из Москвы, а сын ее на пороге пятого класса появился у нас.

И снова хочется задать вопрос: «Почему так поздно? Неужели мальчика надо было отправлять в интернат тогда, когда из него начал получаться маленький преступник? Почему нельзя было изъять его из этой семьи, когда он еще лежал поперек кровати?»

Знаю, если Вася совершит правонарушение сейчас, вина за это будет лежать на нашем коллективе, хотя он провел у нас только год. А таких, как Вася, в интернате десятки. Так зачем же, спрашивается, доводить дело до этого? Неужели нельзя было взять ребенка из неблагополучной семьи задолго до того, как он встанет на скользкий путь правонарушений?

Проблема эта исключительно важна. Среди тех, кто причастен к ее решению, есть люди, которые говорят, что надо заставить родителей заниматься воспитанием детей. Что ж, против этого трудно возражать. Надо использовать силы общественности, школы для повышения ответственности родителей за то, в каких условиях и какими растут их дети. Но иногда этот процесс воздействия так затягивается, что дети успевают вырасти. Поэтому другие, к которым отношу и себя, говорят, что если в семье создалась неблагоприятная для воспитания ребенка обстановка, он должен быть изъят из такой семьи и отдан на государственное воспитание. Да, это будет стоить больших средств, но ради благополучия наших детей, ради их будущего и будущего нашей страны это надо сделать. И пусть значительная часть средств на воспитание таких детей идет из зарплаты их горе-родителей.

Недавно на заседании исполкома райсовета довелось услышать фразу, которая буквально потрясла: в районе почти у всех стоящих на учете алкоголиков есть дети. Причем большинство детей продолжают жить в семье, где отец или мать пьют. Что же будет с этими детьми? Какими они вырастут? Ответ на эти вопросы напрашивается сам собой: из каждого ребенка, оставленного в неблагополучной обстановке, вырастет новый алкоголик или тунеядец.

Одиннадцать лет проработал я директором школы-интерната для детей, лишенных попечения родителей. Обобщая свой опыт, могу с полной уверенностью утверждать: один из путей предупреждения правонарушений несовершеннолетних – это своевременное изъятие их из неблагополучных семей.

...Позавчера Сережа П. снова сбежал из интерната и совершил мелкую- кражу. Мне опять придется выслушивать неприятные замечания о своей работе. И опять сверлит, не дает покоя мысль: «Разве один я виноват во всем этом?»

Сережа поступил к нам в прошлом году в шестой класс. Тринадцать своих детских лет он прожил в семье, где царем и богом была водка, и в первую очередь ею злоупотребляла мать. Отец, не выдержав такой жизни, оставил семью. Мать после этого к двум сыновьям добавила дочку, но образ жизни своей не изменила. Сережа продолжал жить в атмосфере постоянных пьянок и спекуляции. Сережа не помнит ни одного дня, чтоб мать работала. Да и сам он посещал школу от случая к случаю, знания его практически равнялись нулю. Конечно, мальчик стал совершать мелкие кражи, и как итог – был поставлен на учет в инспекции по делам несовершеннолетних. Так продолжалось несколько лет. И вот только сейчас, когда ему уже исполнилось тринадцать лет, его наконец-то определили в наш интернат. Для перевоспитания. Не поздно ли?

Р. S. Когда эта статья была уже сдана в набор, довелось познакомиться с постановлением Моссовета от 29 ноября 1983 года о работе школ-интернатов. Одним из пунктов этого постановления обращено внимание районных отделов народного образования на плохое решение вопросов по своевременному выявлению и устройству детей, нуждающихся в государственном воспитании.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.