Сегодня ему ничего нового предпринять не удастся, да и хватит на сегодня. Надо подробно поговорить с дочерью и сестрой Перфильева, но это невозможно. пока они не похоронят его. А теперь для Синельникова самое важное – как можно больше узнать о том, каков он был при жизни, как прожил последние свои три года.
Вы представляете, как это больно, когда вдруг перестаешь узнавать родного брата? Вот был человек, ты считала его верхом совершенства, преклонялась перед ним, и на твоих глазах он превращается в существо, совсем чуждое твоему идеалу, самому себе противоположное... А ведь я на шесть лет моложе Саши, он всегда был для меня идеалом... Пожалуй, я его считала скорее отцом, чем братом. Отец наш погиб на войне. В сорок пятом мне было восемь лет, а Саше четырнадцать, он в ремесленном учился и уже что-то там зарабатывал. Но не в этом даже дело. Он, например, задачки мне решать помогал, домашние задания, а я, сказать по правде, была в математике порядочная бестолочь. Ему ребята со двора свистят, а он не уйдет, пока все мне не растолкует. И никогда не воспитывал, не наставлял и подзатыльников не давал. Просто я с ним одним воздухом дышала, и это уже было воспитанием. Мать иногда и то срывалась, а он обладал какой-то совсем непонятной мне способностью понимать и прощать людей. Будто он всегда был старше всех на свете...
Но я слишком далеко забралась, а вам надо поближе.
Как объяснить? Мне кажется... нет, я уверена, что всему причина – смерть Тамары, Сашиной жены. Она мне ровесница и умерла сорока двух лет... Рак крови... Это невозможно вообразить... Такая обаятельная женщина... Умница, веселая, работящая... В тридцать четыре года защитить докторскую диссертацию – это не каждому дано, правда? А у нее маленькая дочь на руках, и дом сама вела, и работу не оставляла.
Мы с нею дружили еще с шестидесятого года, можно сказать, со дня их свадьбы. Они с Сашей поженились, когда она только-только окончила институт и приехала в наш город по распределению. И Саша любил ее с первого дня.
Я нисколько не преувеличиваю: с того самого дня и до самой ее смерти... нет, до своей смерти... Саша любил ее так, что готов был прыгнуть из окна, лечь под поезд... Ну, все, что хотите. Он девятнадцать лет каждый день – понимаете, каждый день – встречал ее у института после работы... А когда она уезжала в командировки, по заводам, каждый день посылал письма.
Как они друг друга любили, думаю, вряд ли кто любит, я, во всяком случае, других примеров не видела.
Правда, как-то Тамара, это уже незадолго до смерти, примерно за полгода, жаловалась мне, что у них с Сашей был разговор на щепетильную тему. Знаете, бывает, когда жена зарабатывает намного больше мужа, то муж чувствует себя ущемленным, и на этой почве получаются разлады. Оказывается, спровоцировала разговор их ненаглядная доченька Лена. Он пытался в чем-то ее ограничить – кажется, не позволял носить Тамарины серьги, – а она говорит: ты, отец, молчи, ты тут не хозяин, мама шестьсот получает, а ты двести пятьдесят. Вот так... Но Саша с Тамарой вскоре объяснились, и он забыл об этом и думать...
А насчет Лены... Это, знаете, для меня больной вопрос. Умом-то я сознаю, что глупо и недостойно относиться так к сопливой девчонке, тем более она мне родная племянница. Но ничего не могу с собой поделать. Я уж иногда думала: может, это бродит во мне какая-то извращенная ревность? У нас с Сашей детство было несладкое, а тут перед ребенком расстилаются, как перед всесильным повелителем. Она себе ни разу носового платка не постирала. Отец ей туфли чистил, пуговицы на пальто пришивал. Мило, не правда ли? Так и из ангела недолго сделать мучителя, а Лена, простите меня, далеко не ангел. Вот и дошло до того, что она потребовала автомобиль. Купили и автомобиль.
Но я опять как будто в сторону...
В общем, представьте себе положение Саши, когда ему сказали, что его жена безнадежна. Он потерял голову.
Мы однажды вместе навещали Тамару в больнице. Он бодрился, шутил, а она только посмотрела ему в глаза и все сразу поняла. В артисты он не годился.
Нет, это нельзя вообразить, это надо было видеть. В день похорон я боялась, что он помешается. А потом началось что-то ужасное.
Он неделю не ходил на работу, сидел дома и пил беспробудно. Раньше никогда не позволял себе лишнего. У них было заведено в воскресенье за обедом ставить на стол бутылку сухого. Тамара хорошее вино тоже любила, мы с нею иногда собирались у меня поболтать, купим шампанского и за вечер, глядишь, всю осушим. Но чтобы Саша пил водку и допьяна – сроду не было.
На работе к нему очень хорошо относились, неделю эту, конечно, простили, но я чувствовала: не останови его – покатится до конца. Кое-как вытащила его, пришлось на день запереть, чтобы в магазин не ходил. А когда протрезвел, я ему говорю: что ж, ты и на могилу к Тамаре пьяный ходить будешь? Только это и подействовало. Да ненадолго. С месяц держался, а потом опять... Правда, на работу ходил, значит, днем был трезвый, зато каждый вечер напивался до беспамятства.
Как-то я заглянула. Саша лежит на тахте, смотрит в потолок бездумными глазами и не реагирует ни на что. Лена на кухне сидит, читает учебник, пьет кофе. Я хотела посоветоваться, как нам его сообща отвадить от пьянства, надо же спасать человека, а она, представьте, заявляет: он не маленький, должен сам понимать, а если хотите спасать – дело ваше, вы ему сестра. И вообще я ей немножко надоела своими посещениями. Вот так...
У меня были Тамарины ключи от квартиры. Я их выложила перед нею и ушла. По-бабьи, конечно, поступила, теперь вижу, что вела себя неправильно, несолидно. Она же в дочки мне годится, а я с нею на одной доске. Стыдно вспомнить, да что поделаешь? Не исправишь.
С месяц не показывалась я у Саши. И вдруг он сам является, и совершенно трезвый. Я так обрадовалась, хоть и невесел он был. Оказалось, сидит без денег, пришел просить взаймы.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.