Герцена и при его жизни и после смерти много хвалили и ругали; отвлекшись от «текстов», вообще забыв о них, толковали о силе разума и его ошибках, о революционном порыве и бытовой слабости и об ином; но стоит открыть...

«Жизнь и природа равнодушно идут своим путем, покоряясь человеку по мере того, как он выучивается действовать их же средствами...»

«После таких потрясений живой человек не остается по-старому: душа его или становится еще религиознее – или он... становится еще трезвее. Одно ведет к блаженству безумия, другое – к несчастью знания. Я избираю знание...»

«Сознание – вовсе не постороннее для природы, а высшая степень ее развития».

Герцен, «реалист» (материалист, в переводе на наши термины), спорит с обскурантизмом, ложью, невежеством, грубостью: «Разумеется, что священник и солдат – братья, они оба несчастные дети нравственной тьмы, безумного дуализма...»

Герцен – человек ума, духа – спорит с вульгарным материализмом а-ля Бюхнер, Фохт, Молешотт, – с подобием материализма, «...ничего не понимающего, кроме вещества и тела, и именно потому не понимающего ни вещества, ни тела в их действительном значении».

Герцен, революционер и философ, спорит с непоследовательностью, отстаивает бесстрашие ума и духа, с убийственной меткостью попадает в самую ахиллесову пяту великого и бесконечно уважаемого им Гегеля: «Его же методою бьют на голову те выводы, в которых он является не органом науки, а человеком, не умеющим освободиться от паутины ничтожных и временных отношений...»

И так далее.

«Язык его, до безумия неправильный, приводит меня в восторг – живое тело», – сказал Тургенев; опытный человек, он знал, что если у писателя жив язык, то живо и остальное.

О Герцене трудно писать, его трудно проанализировать; есть странные авторы, за которых как бы неловко браться для этих целей.

Он как бы сам следит за тобой.

Он сам столь много ухватил своим ясным умом и «живым» языком, заметил в сфере мысли, жизни, политики, права, морали, всего, что невольно приходит тебе в голову как бы от его лица: «Это ты – обо мне-то? Да я сам о тебе, если хочешь, напишу все что надо». Комментировать хорошо чисто эмоциональных писателей; таких, как Герцен, – тяжко. Все кажется, что он давно уж предусмотрел твои комментарии и сидит, усмехается.

Это тем более важное чувство, что в мощном разуме Герцена немало какого-то добродушия. Тут вряд ли употребимо другое слово, хотя комментарии опять-таки затруднительны; можно пойти путем сравнения.

Стоит сопоставить речь Герцена с речью, положим, Щедрина, и мы увидим, как более «сух» (не в оскорбительном, а в определительном смысле) гениальный Щедрин и более «влажен» Герцен: это терминология Блока применительно к персонажам Шекспира... Щедрин внешне более спокоен и даже «ласков», но второе его дно – сарказм, яд; если и «любование», то любование зоолога, нашедшего «прекрасный (!) экземпляр» того или иного земноводного или пресмыкающегося:

«Послали одного из стариков в Глупов за квасом, думая ожиданием сократить время; но старик оборотился духом и принес на голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерилось, зажгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.

– Слава богу! Не видали, как и день кончился! – сказал бригадир и, завернувшись в шинель, улегся спать во второй раз...»

Щедрин строг: он смотрит на окружающую жизнь только сверху – от верхнего идеала; он не дает потачки себе и людям.

Герцен тоже не чужд иронии, но посмотрите, какова она:

«В таком случае... конечно... я не смею... – и взгляд городничего выразил муку любопытства. (Он желает знать, за что арестован Герцен. – 8. Г.)... Жандарм взошел с докладом, что ранее часа лошадей нельзя пригнать с выгона.

Городничий объявил ему, что он прощает его по моему ходатайству; потом, обращаясь ко мне, прибавил:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.