Место встречи изменить нельзя

– Что ты раскудахтался, как баба на сносях! Дело говори!..

– Глебушка, я и говорю! Топорков встал вот сюда за дверь, а я продолжал сидеть за столом...

– Руководил, значит? – тихо спросил Жеглов.

– Ну, зачем ты так говоришь, Глеб? Будто это моя вина, что он в Топоркова попал, а не в меня!

– Ладно, ладно, рассказывай дальше...

– Вот, значит, открыла Вера входную дверь, впустила его в комнату, и пока он с темноты на свету не осмотрелся, я ему и говорю: «Предъявите документы!» Топорков к нему со спины подошел. он оглянулся и, гад такой, засмеялся еще: «Пожалуйста, дорогие товарищи, проверьте, у меня документы в порядке», – и полез во внутренний карман пальто. Топорков хотел его за руку схватить, и я тут к ним посунулся, а он вдруг из кармана прямо в упор – раз! В Топоркова! И так это быстро получилось, и выстрел, из-под пальто тихий, что я и не понял сразу, что" произошло, а он выхватил из кармана пистолет и в лицо мне им как звезданет! И сознание из меня – вон! Упал я бесчувственно, а он убежал...

Я хотел его спросить, как выглядит преступник, но вдруг из угла раздался тихий, скрипучий голос:

– Врет он вам, не падал он в бесчувствие... Это Верка сказала.

Соловьев дернулся к ней, но Жеглов заорал:

– Молчать! Будешь говорить, когда спрошу. – И повернулся к Верке: – А как было дело?

Верка, глядя прямо перед собой, не моргая, заговорила, и лицо у нее было неподвижное, как замороженное:

– Упал он на четвереньки, когда Фокс его револьвером шмякнул, а Фокс ему говорит и револьвером в затылок тычет: лежи на полу десять минут, если жизнь дорога. И мне говорит: если узнаю, что это ты, сука, на меня навела лягавых, кишки на голову намотаю, а потом повешу... И пошел...

– А этот? – спросил Жеглов, показывая на Соловьева.

– А что этот? Полежал маленько и побег по телефону звонить. А я посмотрела вашего раненого, у него кровь ртом идет, в грудь ему пуля попала...

Жеглов долго молчал, смотрел в пол, и я впервые увидел в его фигуре какую-то удивительную обмяклость, ужасную нечеловеческую усталость, навалившуюся на него горой.

– Глеб! – закричал Соловьев. – Да ты что? Неужто ты этой воровке поверил? А мне – своему товарищу...

– Ты мне не товарищ. – сказал тихо Жеглов. – Ты гадина, трус, сволочь. Ты предатель.

– Не имеешь права! – взвизгнул Соловьев. – Меня решили, ты за свои слова ответишь!..

– Лучше бы он тебя застрелил, – грустно сказал Жеглов. – С мертвого нет спроса, а нам всем – позора несмываемого. Ты нас всех – живых и тех, что умерли, но бандитской пули не испугались, – всех нас ты продал! Из-за тебя – паршивой овцы – бандиты будут думать, что они муровца могут напугать...

– Ты врешь! Я не испугался, я потерял сознание! – блажил Соловьев, и видно было, что сейчас он напугался, пожалуй, сильнее, чем когда его ударил пистолетом Фокс.