Лет пять назад после долгих блужданий по нашему северному краю – по большим его рекам и малым притокам, глухим суземам и светлым, сухим борам, мшистым, с россыпями морошки и клюквы болотам, по набитым лесовозным дорогам, а где непролазными топями, по пустынным, забытым деревенькам и старинным селам, хранившим лик давних веков, – случилось мне выйти на твердый асфальт шоссе, что идет правым берегом Северной Двины к центру этого края – Архангельску.

От верстового столба с цифрой «25» тянулась по обе стороны шоссе деревня с привычным для здешних мест именем Малые Корелы. Тут надо было садиться мне в автобус и катить прямо к вокзалу. Оглядеться – времени вдоволь, и, оставив рюкзак с дорожными своими пожитками в ближайшей избе, перешел я дорогу, поднялся грибной тропинкой на лесистый угор, а там обернулся в сторону Двины.

Сквозь серенькую пелену пасмурного, безветренного дня невыразимым светом – точно угольки сквозь золу – светили осенние леса. Березы, осины, рябина с ольхой и даже тополь стояли под вымахавшими в облака прямыми соснами, наливались лимонным, красным, оранжевым, золотистым цветом и, роняя яркие и пестрые листья на темные до густой синевы лапы елей, справляли свой тихий осенний карнавал.

Однако не мерцающие краски осени заставили меня пристально вглядываться в окрестности. Здесь было другое чувство – узнавания. В этом уголке северной земли, под самым боком у областного центра, увидел я вдруг весь исхоженный мной не в одну осень край. Лесистые холмы, пойменные луга, болота в низинах, пересыхающая в межень речка Корепка и пинежские, мезенские, онежские, каргопольские, поморские дали и сама могучая кормилица севера Двина – все было здесь. И нужно было, подумал я тогда, проехать, проплыть, прошагать вдоль и поперек весь огромный северный край, всякий раз поражаясь разнообразию его ликов, чтобы в одной капле – небольшом кусочке земли под Архангельском – увидеть отраженными все его лики.

Это было пять лет назад, а прошедшей осенью дела снова забросили меня в этот край. Стоял такой же пасмурный, серенький день, как в ту осень. Из автобуса я вышел у того же верстового столба с цифрой «25» и той же табличкой «д. М. Корелы», огляделся – и не узнал места.

Здесь, на просторном двинском берегу, вобравшем черты всего северного края, вырос не новый поселок или даже город (к подобным метаморфозам мы уже стали привыкать), а как бы воздвиглась Северная Русь – целый пласт ожившей отечественной истории. Об этом прежде всего свидетельствовал большой щит возле старинных решетчатых ворот, на котором изящной славянской вязью было выведено: «Музей-заповедник русского деревянного зодчества «Малые Корелы».

Эка невидаль – музей под открытым небом, скажет искушенный читатель, отлично знающий к тому же, что началось все еще с подмосковного (тогда] села Коломенского, потом была прогремевшая слава Ки-жей. Костромской заповедник. Псковский, Новгородский и еще добрых два десятка создающихся и действующих в одной только Российской Федерации. Ну что ж, еще один – Архангельский. И все-таки невидаль, невидаль, дорогой читатель. Такого размаха и широты, с которыми задуман и начал жить музей архангельский, никто из нас еще не видывал.

Две цифры скажут за себя. Сто с лишним гектаров заповедной земли – гигантская территория, которую по нынешним понятиям непривычно как-то замкнуть в рамки музея. А около ста памятников старинной деревянной архитектуры, многие из которых

бережно, по бревнышку разобраны специалистами за сотни верст отсюда, потом по воде, на санях, машинах, с помощью вертолетов уже доставлены на территорию музея, снова по бревнышку сложены, тщательно реставрированы и получили гарантию долгой жизни!! Не говорит ли это о том, что мы имеем дело с событием огромного культурного значения!

Впрочем, нам самим предстоит в этом убедиться, едва отворим мы решетчатые ворота и ступим за старинную, словно вросшую в землю ограду. Ступим – как в историю.

Уже первые шаги по заповедной этой земле, с обилием и разнообразием памятников властно ведут нас в те времена, когда вся Русь – от Белого до Черного моря – была деревянной. Из дерева еще до летописных времен возводились на ее землях крепости и соборы, княжеские терема и крестьянские избы, монастыри, остроги, мельницы, амбары, мосты. И, возможно, память об этом дошла бы до нас только изустная, не сыграй тут свою решающую роль русский Север, потому что редели леса с юга, горели, палимые иноземными набегами, города и села. Так от века к веку отступала деревянная Русь к северным своим пределам, к таежным рекам, к беломорскому берегу, укрывая себя и дело рук своих от иноземного лиха за хмурым суземом и непролазными топями. Здесь

берегла она с великим тщанием самобытные строительные традиции, восходящие еще к языческим временам, строилась по-старому, умножая до совершенства мастерство «волшебной музыки дерева».

А позже, когда пошли из столиц запреты на старое и приказы строить по-иному, за тем же кордоном глухих лесов отсиживались северные мужички от царского гнева и патриаршего ока, строили себе потихоньку, храня заветы и приемы далеких предков. Так, сквозь века гонений и запретов и докатилась до наших времен неослабевшая волна древнего русского зодчества. И уже в XIX веке стал русский Север живым музеем, куда устремились первые доброхоты, желая понять, увидеть, что есть Русь старая. И не ошиблись: ждали их тут в обилии золотые россыпи русской культуры, своеобычной, ни от кого напрокат не взятой. Насмотрелись, поняли, бережно уложили в тома истории. Здесь вот, в бревенчатых срубах северных крестьянских изб, а не на берегах Днепра записали они былины, родившиеся некогда в Киевской Руси, утерянные в лихолетьях истории и отыскавшиеся в народной памяти северян.

Но не большим ли даром одарил нас русский Север, сохранив поразительные памятники материальной культуры, которых не заменят нам теперь никакие летописные и книжные свидетельства!

Как не подивиться, глядя на деревянную колокольню XVII века, перевезенную в музей из двинского села с загадочным именем Кулига Дракованова! Стоит она теперь на высоком месте, по-древнему опираясь на могучие камни. Приземистый, всего в восемь венцов, четверик, как постамент, держит на себе уходящее ввысь мощное тело восьмерика – чудо плотницкого искусства. Четкие, ясные ритмы простого бревенчатого сруба, сама живая текстура дерева одухотворены какой-то мужественной, спокойной монументальностью, первозданной богатырской силой. В верхних своих венцах восьмерик раздается вширь и, словно на развернутых плечах, держит на себе звонницу и могучий, боевым шеломом венчанный шатер. Да полно! Колокольня ли это! По всем статьям башня вежевая (от «ведать», «наблюдать»). Не с таких ли скликали Русь к топору! Сила, мощь, неприступность! Так и веет от нее свободолюбивым духом несломленного Аввакума Петрова!..

Ныне башня-колокольня, точно от веку поставленная на этой земле и словно вдохнувшая в себя духовную мощь народа, стала своеобразным символом музея. И отнюдь не случайно: она как увертюра, в которой звучат темы всего произведения.

Этим можно было бы и закончить рассказ об уникальном памятнике, но нельзя не сказать вот о чем. Кому довелось видеть колокольню несколько лет назад не в ограде заповедника, как теперь, а на окраине Кулиги Драковановой, испытывает здесь особое чувство. Стояла она там, осевшая на один бок, с подгнившими венцами, прохудившимся шатром, доживая последние свои весны и осени.. Спасли. Будет жить.

А ведь среди множества экспонатов музея не одинок в своей судьбе этот спасенный памятник. Прежде в поездках и хождениях по Северу с горечью видел я запустение старины. В глухих местах, теперь заброшенных, куда дороги не проложены, а тропинки давно заросли без надобности и куда, используя все виды здешних «перекладных», забрести под силу разве что неуемному охотнику, стоит, взметнувшись к небу, шатровое чудо. Увидев его с горы, приближаешься, как к чуду, дивясь красоте места, которое угадал для него безвестный строитель, изящной чистоте линий, четко рисующемуся на фоне неба Силуэту, поразительному чутью пропорций. Ни дать ни взять – сказка во плоти!.. Подходишь ближе, и радостное чувство сменяется горечью неизбежной утраты, – время и отдаленность не пощадили памятника, который мог бы составить честь любому народу. Подгнили, порушились нижние венцы мощных – в два обхвата – бревен, да и повыше, у пустых проемов, зияют пробоины, свищет в них северный сырой ветер, расшатывая ветшающее здание; словно осаду долгих веков выдержали эти стены. И, как чудо, целехонек стоит только под серебристым лемехом шатер.

Таким, забравшись в глухой двинский край, увидал я несколько лет назад знаменитый памятник XVII века – шатровую церковь в селе Вершина. Рублена она была по древнейшему типу – восьмериком от самого основания, каким был – летописной памяти – знаменитый Устюжский собор. Его в незапамятные времена прибрал пожар, эту не пощадило время. Уходя тогда из Вершины, прощаясь с памятником, уверен был, что навсегда. Жаль, горько, конечно, но дерево не камень, отвековал памятник свой срок...

А ведь ошибся: встретились! Здесь, в Малых Корелах. Не узнал. Стоит на просторном месте, новенькая, с залеченными искусной рукой ранами и – что это!! – с нарядным «теремным» крыльцом и веселой галереей-гульбищем, которых в нынешнем веке уж никто у неё не видывал. Реконструировал и воспроизвел их по обмерам и старым зарубкам (представляете работу!) архангельский архитектор Владимир Александрович Суслин. Глядишь теперь на возрожденный из праха уникальный памятник – и кажется, будто пришел сам безвестный строитель, повторил свое творение и поставил его здесь, среди брусничных и грибных полянок, на берегу широкой Двины.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.