Эти двое почти вбежали в парадную залу Коллегии иностранных дел. «Какие они, в сущности, еще юнцы!» – подумал, взглянув на них, молодой человек в очках. «Кажется, позавчера их всех зачислили на службу и даже дали чин коллежского секретаря?.. Но эти двое чем-то отличаются от остальных выпускников Царскосельского лицея. Чем? Впрочем, и им, наверное, жизнь Кажется сейчас прекрасной! Впереди блестящая дипломатическая карьера... Да, совсем еще зеленые. А мне уже двадцать третий, позади университет, а жаль, что позади. Ведь я же совсем готов был к испытанию для поступления в чин доктора прав, но война... И решил я тогда оставить все занятия и поступить в военную службу. Что ж, окончил я два факультета да и на третьем поучился немного. А ведь, в сущности министр Нессельроде уравнял и меня и этих вот юнцов. И чего они радуются? Ведь нам даже не дали назначения на какую-нибудь должность...»

– Александр Сергеевич Грибоедов! – торжественно произнес секретарь, прервав тем самым размышления этого молодого человека. – Повторяйте за мной слова присяги, а затем распишитесь вот здесь...

На столе лежал большой лист бумаги с текстом обязательства не разглашать служебные тайны. Один за другим его тут же подписали Александр Грибоедов, Вильгельм Кюхельбекер, Александр Пушкин.

Это было пятнадцатого июня 1817 года. Так произошло знакомство этих трех поэтов.

Вскоре они распрощались. Кюхельбекер уехал в Париж. Пушкина выслали из столицы в Молдавию. Грибоедов же поехал в Персию на дипломатическую службу, которую сам называл «добровольной ссылкой».

Ему было тяжело расставаться с Петербургом, он хотел посвятить себя целиком наукам и поэзии. Правоведение, история, философия, политические и финансовые науки, изящная словесность – вот что занимало его досуг. Перед ним всегда стояли Гете, Шиллер, Байрон, которые опередили своих современников, потому что их гений равен был их учености. Чувствуя, что и он может сделать что-то для русской словесности, Грибоедов решился обратиться к министру иностранных дел графу Нессельроде.

– В душе моей горит пламя, в голове непрестанно рождаются поэтические мысли, сердце готово к принятию вдохновения. Я должен что-нибудь сделать, я... сделаю. Поверьте!

– В уединении вы усовершенствуете свои дарования, молодой человек.

– Нисколько, ваше сиятельство, музыканту и поэту нужны слушатели. Их нет в Персии. .

От Нессельроде не ускользнула изысканность и даже уверенность манер Грибоедова, он отметил про себя и ум его, и сообразительность, и эрудицию, и блестящее знание французского языка, но решения об отъезде в Персию не отменил. Графу нужны были прежде всего исполнительные чиновники, а не литераторы, к тому же он не терпел возражений.

Придет время, и мы узнаем, что Карл Васильевич Нессельроде со столь же чопорной вежливостью, с тем же барским высокомерием станет увещевать и другого поэта, другого Александра Сергеевича – Пушкина. И на пару со своей женой долго и мучительно будет преследовать его, принимать участие в отвратительной травле Пушкина.

16 июля 1818 года граф Нессельроде извещал главнокомандующего Кавказской армией Ермолова, что «поверенным в делах Персии назначается Мазарович, секретарем при нем Грибоедов, канцелярским служащим Амбургер». Симон Иванович Мазарович был человеком умным, настойчивым и изворотливым. Как нужны были эти качества дипломату, поселявшемуся в Персии! Всеми правдами и неправдами старались правители этой страны аннулировать заключенный в 1813 году мирный договор с Россией, по которому к ней отходили бакинское, дербентское, ганжинское ханства. Персы опутывали русских дипломатов сетью интриг, начинавшихся во дворце самого шаха.

Для должного поддержания русского имени за границей Грибоедов взялся изучать язык страны, где ему предстояло жить. Буквально запоем читал книги о Персии, пропадая в публичной библиотеке, у Оленина. Он прекрасно знал историю Персии, ее обычаи, быт, нравы, самый дух ее народа. Блестящее заключение Грибоедовым Туркманчайского договора, столь выгодного для России, возможно было прежде всего потому, что он изучил психологию персиян, отменно зная их язык, свободно разговаривая и с шахом Фетх-Али и с рядовым торговцем. Впоследствии знание одного персидского языка показалось Грибоедову недостаточным, он стал изучать еще турецкий и арабский. Вероятно, Грибоедов ощущал резкое несоответствие между своими знаниями, умением все схватывать на лету, предвидеть исход сложных дипломатических шагов и скромной должностью секретаря при поверенном в делах. Да и мы можем повторить вслед за Пушкиным, что способности человека государственного, которыми сверх меры обладал Грибоедов, оставались без должного употребления. И нам понятен злой юмор его утверждения: «Право, дороже стою моего звания!»...

Конечно, Грибоедов трудился не ради славы, хотя и не чуждался ее. И мы не можем не преклоняться перед настойчивостью и неустрашимостью, с которыми поддерживал он достоинство русского человека за границей. Его одолевали бешенство и печаль, если не удавалось вызволить из персидского плена кого-нибудь из земляков. Он говорил: «Голову свою положу за несчастных соотечественников», И ведь мы знаем,. что это не просто слова!

Верой и правдой служил России Грибоедов-дипломат, но все же главным своим делом считал он литературу. А поэтому мечтал «уволиться от дипломатической службы и отозваться из печальной страны, где вместо того, чтобы чему-нибудь. научиться, забываешь и то, что знаешь». Чувствовал, предчувствовал, ощущал Грибоедов, что есть в нем силы для борьбы против всех, кто стремился, «чтобы Отечество наше оставалось в вечном младенчеств е». И будем же признательны Алексею Петровичу Ермолову, этому блестящему полководцу, умнейшему человеку, разгадавшему одним из первых гений Грибоедова. Ермолов приложил немало стараний и вызволил Грибоедова из Персии, сделав своим секретарем «по иностранной части». Любя Грибоедова как сына, он старался не загружать его работой. Да он и вообще отечески относился к умной и смелой молодежи, нисколько не смущаясь, что работающие у него молодые люди, такие, например, как Якубович, Кюхельбекер, Каховский, братья Раевские, считались «неблагонадежными».

С какой радостью и упоением трудился Александр Сергеевич в Тифлисе над своей комедией! К сожалению, история не сохранила черновых набросков рукописи «Горя от ума», а поэтому мы не можем точно сказать, что же было написано до Тифлиса. Некоторые современники Грибоедова считают даже, что комедия эта замысливалась еще в университетские годы и писалась, быть может, уже в 1812 году. Но это догадки. А дошли до нас набело переписанные в Тифлисе тетради двух первых актов, которые, собственно, и являются самым ранним автографом комедии.

Комедия написана... Грибоедов, приехав в Москву, посещает балы и вечера, шумные собрания бальных шаркунов, французских модниц, незадачливых вояк, встречается с теми редкостными заступниками народными, которые не страшатся отринуть дух «пустого, рабского, слепого подражанья»... Почти каждый выезд в свет давал ему новые материалы. А дальше, дальше – Петербург; гостиные, салоны; ежедневные чтения комедии, которой все восхищались. Но особенно дорого было Грибоедову, что комедия понравилась баснописцу Крылову, трагику Каратыгину, актрисе Колосовой, друзьям Жандру, Гречу, Хмельницкому. «Грому, шуму, восхищенью, любопытству конца нет!..» – писал он.

Но чем больше восхищалась комедией прогрессивная интеллигенция, тем строже относилась к ней цензура. Назревал общественный скандал. Едкий дым грибоедовского смеха вторгался в окна и двери знаменитых гостиных. Тучей налетели на «Горе» доносы, брань, ругательства, в печати одна за другой стали появляться статьи, разносящие комедию...

Тогда-то, в холодную осень 1824 года, и решился Грибоедов передать рукопись для переписи своему другу Александру Андреевичу Жандру, близкому к декабристским кругам, и первые же размноженные списки попали к некоторым членам Северного тайного общества. Комедией восхищались Александр и Михаил Бестужевы, Рылеев, Пущин, Сергей Трубецкой, а об Александре Одоевском и говорить нечего, он благоговел перед талантом Грибоедова. Несколько дней кряду офицеры собирались в большой квартире у Александра Одоевского, жившего вместе с Грибоедовым в доме Погодиной на Торговой улице. Десятки рук писали комедию под диктовку, тут же спорили, смеялись, высказывались о разящих репликах Чацкого, буквально торжествовали. Когда декабриста В. И. Штейнгеля спросили на одном из заседаний следственной комиссии, какие из произведений формировали его либеральные взгляды, он, не задумываясь, тотчас ответил: «Горе от ума».

У нас нет точных данных, был ли Грибоедов членом тайного общества, но совершенно ясно, что он разделял взгляды декабристов и вполне верил в необходимость и справедливость их дела. И, конечно, если бы он 14 декабря был в Петербурге, то не остался бы дома, нашел бы в себе силы встать рядом с Рылеевым, Бестужевым, Одоевским, Кюхельбекером... И, может быть, глубже многих своих современников Грибоедов понимал, что без простого люда, без трудовой России, без солдат деятельность горстки заговорщиков мало что стоит. Поэтому, вероятно, и вырвались у него такие скептические, такие озлобленные слова: «Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России!»

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.