Силуэты

в это время ехал в Петербург. К приему принца готовились в салонах и при дворе, дамы заказывали себе новые туалеты, как для празднеств. Принц вез в подарок Николаю огромный бриллиант индийского происхождения, названный «Шах». Алмаз, по мнению персов, должен был искупить страшную вину убийц Грибоедова. Камень пополнил царскую коллекцию, им любовались придворные, иноземные послы просили разрешения взглянуть на такую редкость.

Но в каких каратах можно выразить урон, нанесенный России убийством одного из величайших ее творцов...

Надпись, сделанная Ниной Чавчавадзе на могиле Александра Сергеевича, – как крик души, врезанный в камень: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?» Какое же чувство нужно было внушить шестнадцатилетней женщине, если она на всю жизнь осталась верна памяти Грибоедова? А ведь Нина Чавчавадзе пережила мужа на тридцать лет. И руки ее просили многие важные, именитые, талантливые люди. И говоря Грибоедову: «Живы будем... Не умрем!», – она понимала, что он бессмертен для России.

...Закроем почтительно дверь архива и откроем книгу поэта, а затем, прочитав ее, отправимся в театр.

Совершается чудо. Поднимается занавес. Звучат часы в гостиной фамусовского дома. И с ними звучат кованые строки грибоедовской комедии. Большинство этих строк у всех на памяти, почти у всех. И вместе с тем зрители жадно следят за развитием действия, следят до самого последнего мгновения, когда Чацкий бежит из дома Фамусова со словами: «Карету мне, карету!»

В письме к Павлу Александровичу Катенину, своему другу, блестящему гвардейскому офицеру, театралу и литератору, автор «Горя от ума» писал: «...В моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека; и этот человек разумеется в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих...»

Болтун, ханжа, глупец, подхалим, солдафон, скряга, развратник – каждый из них имеет в комедии свое имя и свою роль. Но вместе с тем они демонстрируют качества, присущие не тольно грибоедовским прототипам, но их потомкам. Русская классическая литература в лице Гоголя и Достоевского, Салтыкова-Щедрина и Чехова умножила и углубила галерею, предложенную Грибоедовым.

«Портреты и только портреты... – говорил Грибоедов, – карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдешь. Вот моя поэтика...»

«Горе от ума» можно и нужно рассматривать как огромный портрет Чацкого. Он на первом плане. Изображен Чацкий на фоне, состоящем из толпы мелких, но четко, гравюрно выписанных людей.

Классическое, хрестоматийное нередко становится привычным, а потому и незамечаемым. Далеко не все отдают себе отчет в смысле слов, стоящих в названии пьесы, – «Горе от ума» (сперва было – «Горе уму»). Ум, разум, знание – об этом не переставали говорить и писать русские просветители XVIII века. Воспринявший их традицию Грибоедов раскрыл эти понятия по-своему, по-новому.

...Чацкий нервически-гордо ходит по дому Фамусова, что по преданию был на Страстной площади в Москве, а шаги его вот-вот отзовутся громом на Сенатской площади в Петербурге.

Пока идет действие комедии (а она одновременно и трагедия, конечно, же, трагедия), пока закипают страсти в изболевшемся сердце Чацкого, – слышны не только часы, на которых служанка Лизанька лукаво передвигает стрелки, – бьют и отсчитывают время незримые часы истории. Их-то Чацкий и слышит, слышит в отличие от всех остальных действующих лиц «Горя от ума». Он знает свой путь, знает, куда идет. Герцен говорит об этом недвусмысленно: «Чацкий шел прямой дорогой на каторгу». Добавлю: он шел по тому пути, по которому предстояло пройти ссыльным декабристам. Если бы даже мы ничего не знали о личной причастности Грибоедова к декабристскому движению, все равно «Горе от ума» сказало бы нам об этом куда ясней и прямей, чем протоколы следственного дела.

Кто же является прототипом главного героя «Горя от ума»?

Первым был назван Петр Яковлевич Чаадаев, мыслитель и писатель, друг Пушкина и Грибоедова, резко критиковавший современную ему Россию, крепостное право и навлекший на себя гнев самодержца: «Москва не разделяет сумасшедшего мнения автора».

Пушкин писал Вяземскому: «Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чаадаева; в теперешних обстоятельствах это чрезвычайно благородно с его стороны». В эту пору Чаадаев уехал в длительное трехлетнее заграничное путешествие. Вслед за Пушкиным, вплоть до наших дней, многие видели в Чацком Чаадаева. Чарующее звучание двух фамилий (а ведь вначале Грибоедов писал фамилию своего героя не Чацкий, а Чадский), блестящий ум и общие тяготы... Чаадаев отличался остротой и дерзостью ума уже в ранней юности, но так же он чуть не с детства славился умением одеваться с большим вкусом, умением танцевать кадриль и мазурку. Да, в Чаадаеве и Чацком есть общее и в судьбе и в характере.

Узнав от командующего гвардией князя Васильчикова в начале 1821 года о своем назначении флигель-адъютантом (то есть адъютантом самого императора), Чаадаев подал прошение об отставке. Поистине бесстрашный поступок.

Грибоедов не мог забыть, с каким презрением в дружеском кругу отзывался Чаадаев о тупости многих высокопоставленных вельмож, о чванстве приближенных к царю. Ill отделение перехватило знаменитое письмо Чаадаева, посланное другу после своей отставки. «Я нашел, – писал он по-французски, – более забавным презреть эту милость, чем получить ее. Меня забавляло выказать мое презрение людям, которые всех презирают... Вы знаете, что во мне слишком много истинного честолюбия, чтобы тянуться за милостью и тем нелепым уважением, которое она доставляет».

Были люди, видевшие в Чацком самого Грибоедова. Действительно, прямота, искренность, благородство, ум, образованность роднят Чацкого и Грибоедова, героя и автора. Но на каком образе не отразилось влияние, дыхание самого творца! И может ли вообще творец не передоверить некоторые свои черты, некоторые свои мысли, взгляды любимому герою? Мог ли не одарить автор своего героя некоторыми фактами собственной жизни?

Так кто же послужил прототипом для создания образа Чацкого? И сам автор, и Чаадаев, и, конечно же, все те люди, которые были современниками автора и не могли не волновать его: Раевский и Лунин, Муравьев-Апостол и Кюхельбекер, Батеньков и Рылеев. Это их голоса загодя, как и должно высокому литературному герою, вобрал в свой пылкий, тревожный, глубокий, негодующий, любящий, непримиримый голос грибоедовский Чацкий. Как горнист играет зорю, так Чацкий еще до декабристского рассвета в своих монологах возвестил, что жить так нельзя дальше, что нужны в России крутые меры.

Синонимы слов революционер, бунтарь, мятежник звучат как бы загодя в «Горе от ума». «Он вольность хочет проповедать!» Слово «вольность» в ту пору было у всех на устах. «Ах! Боже мой! Он карбонари!» – кричит истошно Фамусов. Павла Афанасьевича называют тупицей, но он-то знал, что говорит, какую дает Чацкому кличку. Карбонарий – член тайного общества, организованного в Италии в начале XIX века. «Опасный человек» – расшифровывает сам Фамусов эту кличку. «Да он властей не признает!» – идет дальнейшая расшифровка. Фамусов разгадал своего врага, да и Чацкий имеет о противнике очень точное представление. Два стана, два лагеря, они непримиримы: крепостники и силы молодой революционной России. Молодость – вот горючее, движущее всякий прогресс.