Ставка на «Серость»

— Вообще-то часто. Игорь от родителей отдельно жил, ему бабушка квартиру оставила. У него джазовая коллекция, я такой раньше и не слышал: «битлзы», Дюк Эллингтон, Элла Фитцджеральд, Армстронг...

— Это ты остальных ребят к нему привел? — буднично осведомился Горелик.

— Только Кямала. А тот — Гошу. Каюмов ведь с нами в первом «деле» не участвовал, а в остальных двух был...

С директором другой школы — Юрием Павловичем Смолоедовым — я познакомился у Горелика в кабинете. Маленький, худой, с нездоровым цветом лица (па фронте ему прострелили легкое), он воспринял все случившееся как личную драму.

— Вы подумайте, — говорил он, торопясь, — я ведь сам, сам привел этого подонка! Знакомый позвонил: возьмите, Юрий Павлович, лаборантом, парень хороший...

— А Юра Корнев?

— Юра? — Юрий Павлович сокрушенно разводит руками. — Учился у меня с восьмого класса. Был мальчик как мальчик, с нормальными средними способностями. Занимайся он больше, регулярней, тщательней — мог бы учиться лучше... Но на это его не хватало, и потому каждый чужой успех он переживал как личную свою неудачу. Знаете, ведь у подростков в этом возрасте самоутверждение всегда на первом плане стоит...

Здесь, в следовательском кабинете, он встретился еще с одним своим бывшим учеником — Димой Гриценко. Впрочем, по имени его почти никто не называл. Кличка «Амбал» пристала к этому недалекому и драчливому малому намертво, как тавро. Во всем его поведении, даже в отношении к следователю била в глаза какая-то трусоватая наглость. Он все время как бы нащупывал, где его беспардонное нахальство не получит должного отпора, и едва обнаруживал такую «слабинку», бил без промаха.

— Меня он ненавидел, — рассказывал Юрий Павлович. — А я хотел его человеком сделать: вызывал, уговаривал, ругал, чем-то увлечь пытался, мать в школу приглашал. Но все впустую...

Чем отплатил Амбал Смолоедову, я уже знал: подкараулив со своим приятелем учителя на темной улице, Амбал жестоко и низко избил его. Лица у обоих были замотаны шарфами, шапки нахлобучены до бровей. Постоять за себя Смолоедов не мог — не тот возраст, да и фронтовое ранение сказывалось.

Заклеенный пластырями, забинтованный, пришел он тогда в класс и тихо, пересиливая себя, сказал:

— Я знаю, Гриценко, это сделал ты. Доказать не могу, но знаю. Так поступают только трусливые ничтожества, ведь иного оружия у них нет. И все же я, Смолоедов, даю тебе последний шанс: если ты сейчас встанешь и при всех скажешь, что это сделал ты, — я тебя прощу. Если же нет, сделаю все, чтобы тебя убрали из школы...

Тишина в классе стояла такая страшная, что слышно стало, как Амбал втянул в себя воздух. На следующий день он в школу не явился. Что с ним сделали одноклассники, он предпочитал не рассказывать.

Гриценко следователь допрашивал в присутствии Смолоедова. Детально выясняя подробности каждого преступления, Горелик спросил:

— Твоя это была идея — композитору рояль ножом изрезать?

— Почему это все я да я? — ухмыльнулся Амбал. — А что же вы Гошу Каюмова не спрашиваете?

Горелик нахмурился:

— Вопросы задаю я...

— Тогда не забудьте записать: он — наш. Со второго дела начал. Ну да, с этого доремифасольляси...

Из всех прошедших передо иной подростков сильнее всех раскаивался Кямал Юсупов. Здесь, в кабинете следователя, он впервые осознал, до какой степени пал, и теперь, в ужасе от содеянного, старался освободиться от давящего чувства вины. Самое горькое, что это был просто неопределившийся, без стержня в характере юнец. Попади он в хорошие руки, мог бы стать порядочным человеком.