Солнце исчезло за горизонтом, и сразу по вздыбленным и лоснящимся, как спины китов, волнам помчались белые гребешки — дыхание надвигающегося урагана. Опустели прогулочные палубы, плавательный бассейн, танцевальный зал. Поспешно захлопывались двери кают, задраивались иллюминаторы. И только чайки, как шальные, носились над океаном и бросались вперед, туда, где во мраке наступающей ночи мерцал глаз тайфуна.

Я поднялся на капитанский мостик. Нос судна вздымался к небу, замирал и через миг проваливался в пучину. Глухие удары содрогали корпус. А молния вырывала из тьмы новую водяную гору, и через мгновение палуба снова катапультировала к звездам миллионы колючих брызг. Неожиданно в отсвете молнии я увидел капитана. Он стоял в старом дождевике, с откинутым капюшоном, высокий, чуточку сутулый. Лицо сосредоточенное, спокойное. Команды отдавал отрывисто, но голоса не повышал, как человек, уверенный в своей правоте.

Я многое знал о нем.

В войну, ускользая от гитлеровских подводных лодок, не раз ходил через минные поля. Тонул. Потом получил Героя...

В общем, вся жизнь, как в открытом океане: день — штиль, солнце во всю ширь горизонта, а на другой день — шторм, мрак ночи и острые «кулаки» подводных скал.

В его дневнике сохранялась тридцатилетней давности запись-строфа из Мицкевича:

Нет, лучше с бурей силы мерить,

Последний миг борьбе отдать,

Чем выбраться на тихий берег

И раны горестно считать.

Это был его жизненный принцип в пору учебы в мореходке.

Я вспомнил разъяренное лицо стихии я словно вновь увидел капитана, когда Михаил Александрович Ульянов страстно, горячо и убежденно заговорил о сокровенном.

— Мне давно хочется сыграть современника, — сказал тогда Ульянов, — который не страшится борьбы с жизнью, сам идет навстречу испытаниям, чтобы доискаться истины... Для этого, конечно, надо иметь много мужества, большую силу. Надо верить в добро, в лучшее, что есть в людях.

И тогда я рассказал актеру все, что знал про того капитана.

— Завидная судьба, — раздумчиво произнес Ульянов. — Вот такого бы мне хотелось героя. — И тут же добавил: — А знаете, сколько их рассеяно по жизни! На таких держится мир. Благодаря им родилась на земле поэзия, музыка. И для них сотворила природа океан, Северный полюс, межпланетное пространство и... бессмертие.

Он замолчал, собираясь с мыслями.

Мы сидим за кулисами театра Вахтангова. Только что прозвенел третий звонок, но у нас еще есть время: Михаил Александрович не сразу появляется на сцене.

— Каждый раз среди зрителей я стараюсь отыскать вот такого «своего» человека, — снова заговорил актер. — Я знаю, он умеет смотреть спектакль, легко подмечает любую фальшь, и уж если переживает во время действия, значит, сцена удалась.

Если бы случилось так, что, кроме него, в зале не оказалось ни одного человека, я все равно бы играл с полной отдачей. Разве можно отказаться от разговора с понимающим зрителем о том, что волнует в жизни: о вечном, непреходящем преклонении перед природой и о любви к своей земле, о неиссякаемой вере в добро и о светлом чувстве, которое рождается в сердце жертвующего собой во имя справедливости, о тех неожиданных открытиях в тайниках души, когда заново пересматриваешь отношение к окружающему миру, и только стремление к свободе, тяга к прекрасному остаются неизменными?..

Брехт как-то сказал: «Самое главное — научить людей мыслить». Это значит научить тех, кто страдал, терял невозвратное, разочаровывался, сохранить любовь к жизни, помочь найти в себе силы для борьбы со злом. Это значит научить равнодушных страдать при виде чужого горя и не впадать в скорбь, если счастье свернуло к дому соседа... Театр, актер призваны научить всему этому, по возможности каждого. Для этого нам дана трибуна, которой лишены подчас многие, более достойные, чем мы с вами, собеседники. Я говорю о сцене, о ее почти магической власти над человеком, особенно человеком молодым, только вступающим в жизнь.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.