Вась - Вась | Смена

И директор знает Васины причуды, но все равно кричит:

— Ты прекратишь свой цирк или нет? Ты знаешь, где летом можно найти музыканта? Так покажи, я такого места не слышал, а?

— Можете меня уволить, Рувим Моисеич,— говорит Вася, справедливо глядя в глаза директору и зная заранее, что он скажет.

— Уволить! Уволить! А зимой я буду играть на аккордеоне или наша сестра-хозяйка? Негодяй ты, Вася!

Вася обижается, и уходит, и добавляет про себя дорогой: «Змей Гаврилович ты, Вася, но, как говорится, цыпленка тоже хочет жить...»

Провожала Васю и еще одна женщина, которую зовут Любовь Ивановна. С ней он знаком года три, и мне известно, что она тоже намного старше Васи и работает директором Подгорского магазина. Через нее достает Вася кофточки для жены, а запчасти какие-нибудь и лезвия—для себя, но лезвия он, в свою очередь, меняет на бензин, когда плавает на моторке по Оке.

— Ему, шоферу, голосуешь, он тебе канистру, а ты ему рубль, так?— объясняет Вася, макая редиску в соль и заедая хлебным мякишем.— А тут я пачку лезвий сунул, и он радешенек до невозможности, меня же благодарит, Вась-Вась, где он сейчас лезвия достанет?..

С женой Вася прощался в каюте, потом еще с Любовью Ивановной за пристанью, а после отхода говорит:

— Отдуплился,— и освобождение вздыхает и глядит в окно на темную воду.

Выпив водки, он вынимает из рюкзака небольшой аккордеон, который всегда возит с собой. Аккордеон оригинальный, особой конструкции, фирмы «Хоннер».

Вася берет его в руки и как бы удивленно оглядывает, словно видит в первый раз. И всегда говорит:

— Вот, гармошка с виду... А музыка!— Но не торопится играть, а долго приноравливается, поправляя ремни и пробуя клавиши. Он вдруг спросит:

— Что это?— и сыграет три ноты.

— «Каким ты был...»,— ответят ему.

— Не...— мотает он головой.—«Пшеница золотая». Поняли? Вот так, черти...

И начинает играть «Ивушку». Смотрит он при этом в сторону, и я вдруг замечаю, что он ничего не видит. Он словно под гипнозом, словно спит, и глаза у него странно закатываются...

Может, он это знает и оттого смотрит в окно, когда играет. Лицо его не живо совсем, зато все переселяется в тонкое дрожание пальцев. Ах, странные и умные они, пальцы эти, они вдруг из мелодии совьют невидимую веревочку, и обовьют тебя, и запутают, и поведут куда им, этим пальцам, угодно. И почему-то я думаю о его жене Зое и еще о Любови Ивановне: «Они ведь его за это... Любят за это. Вот земные странности и невозможности: что человек не отдаст, если его по душе погладят...»

А Вася посмотрит на всех одним глазом, и я знаю, что он думает: «Ага. Собрались. Слушают. Ну, валяйте, валяйте, а я сейчас схамлю».

И точно.

— Ля-бемоль, си-мазоль! Разрыв души.— И Вася шпарит джаз, он делает это ловко, дерзко, и всем это нравится, но я-то знаю, что он сам джаза не любит, а издевается... Он делает так и в доме отдыха: играет, играет — и замолчит. Когда танцующие оборачиваются, он тут же, как фокусник, ловит ноту с воздуха и опять заколачивает гвозди. К его паузам быстро привыкают и тогда...