Помнишь ли, Михаил, переполненный свердловский аэровокзал? Я летел из Москвы, ты — в Москву, в министерство, за направлением на работу в Среднюю Азию, на Крайний Север или на Дальний Восток, — тебе было все равно куда. Оба наши самолета принял, но не выпустил гостеприимный Свердловск. Обоих нас познакомила, свела бесконечная бессонная ночь, обоих нас развел студеный рассвет.

Помнишь ли наш спор?

Нам было о чем поспорить. Я корреспондент комсомольского журнала, а у тебя во внутреннем кармане пиджака, между дипломом и трудовой книжкой, хранилась выписка из протокола бюро.

«Слушали: Заявление освобожденного секретаря комитета ВЛКСМ рудника «Маяк-2» М. Урусова, 1940 года рождения, образование высшее техническое, работа до избрания — горный мастер.

Суть дела: М. Урусов просит освободить его от должности секретаря комитета ВЛКСМ и вывести из состава бюро райкома, так как он потерял интерес к комсомольской работе.

Постановили: М. Урусова из состава бюро и пленума райкома вывести, от должности секретаря комитета ВЛКСМ рудника «Маяк-2» освободить...»

Я не люблю спорить с пижонами, готовыми в любое время, даже среди дружеской вечеринки, за бутылкой «Двина», доказывать с пеной у рта, что все кругом тан плохо, что дальше некуда. Меня научили быстро заканчивать такие споры! Для этого достаточно спросить: «Ну, а ежели все так, то почему же ты еще жив? Почему ты не пойдешь в хозтовары и не купишь себе хорошую пеньковую веревку?» Я почувствовал, Михаил, что ты не из таких самоуверенных мальчиков, для которых их «кредо» является постаментом, позволяющим снисходительно, сверху, поглядывать на «серую массу».

Это было год назад. А нынче, возвращаясь из Норильска, в мельчайших подробностях вспомнил я давний этот спор. Мы сидели с тобой в аэропорту, застигнутые циклоном. На таких же весах, что и тогда, стоял мой портфель, сторожа место, пока я слонялся по набитому битком зданию аэровокзала от курилки до справочного бюро или, собрав все мужество и силы, бросался перебежками, как в атаку, к зданию столовой. Столовая стояла в сорока метрах от вокзала, со скоростью сорока метров в секунду дул, а вернее, бил, давил встречный ветер, на сороковом делении застыл столбик спиртового термометра: «сорок сороков» были представлены полностью. Наверное, схожесть обстановки и дала толчок памяти, и с новой силой всколыхнулось ощущение недосказанности, незавершенности нашего давнего спора.

Я не собирался писать о тебе: слишком нетипичный, почти уникальный случай.

Но вот ездишь, смотришь, разговариваешь с ребятами, и разговоры эти в какой-то части своей невольно напластовываются на наш давний спор, отсеивая субъективное, приглушая случайное, выделяя отчетливее то, что волновало и волнует не только Михаила Урусова. И сегодня мне хочется до конца разобраться в том, где неправ он, оценивая наше время и его тенденции, а где, может быть, неправ я. Письмо мое обращено к тебе, Михаил, в той же степени, что к ребятам и девушкам более молодым, менее опытным, в разговорах и спорах с которыми я уловил оттенки настроений, мыслей, которые ты конспективно изложил в своем заявлении и подробно расшифровал той долгой вьюжной ночью.

Вряд ли нужно воспроизводить сейчас весь наш спор: много в нем было мелочей, многое доспорила за нас время, короткий и емкий год, потому я остановлюсь лишь на некоторых наиболее существенных его аспектах.

Итак, пять лет назад Михаил Урусов вступил в большую жизнь. Что же за это время произошло с ним и что же за это время произошло с комсомолом?

С чего начинается человек? С чего начинает он. вступая в самостоятельную, взрослую жизнь?

Ты, Михаил, попросил, досадливо морщась:

— Только не нужно примеров со стороны. Ты мне станешь говорить об одних своих знакомых, я тебе — о других, так мы ни к чему не придем.

Хорошо, не нужно. Верю, что на десять моих «за» ты ответишь десятью «против», а критерия для оценки количественной доли тех или иных доводов у нас под рукой нет. Давай о тебе. Помнишь, с чего начинал ты?

Это было пять лет назад. Позади трудное детство, без родителей (отец погиб на войне, мать умерла в сорок седьмом), сначала в детдоме, а позже в доме дальних родственников, вечерняя школа и работа в Ленинградском торговом порту грузчиком, потом — пять институтских лет. При распределении ты попросился в Восточную Сибирь. Почему, Михаил?

— Немного романтики, — ответил ты мне на этот вопрос — Немного практичности: там больше платят и легче сделать карьеру. А больше всего — полуосознанной надежды, что трудные условия собьют с меня проклятую застенчивость.

Разговаривая с тобой, трудно это представить, но ты действительно был очень застенчивым. Застенчивость рождала нелюдимость, внешнюю холодность и угрюмость. Но на руднике быстро раскусили, что кроется за этой угрюмостью, с тобой обращались, как с мальчиком, не принимая всерьез (это со слов начальника твоего участка Сергея Николаевича Кнорре, сейчас он главный инженер рудника). Помнишь, как это тебя сердило? Помнишь, с чего начался твой «путь наверх»?

Вот как рассказывал об этом Сергей Николаевич:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.