Навстречу лавине

И Борис, и Миша с Лидой, и Веня Яблоков молчат. Может быть, тихо переговариваются между собой. Видим, из домика выходит Кондратенко и находит выход:

— Следуйте согласно схеме!..

По схеме пройти нельзя. Мы хорошо чуем этот путь — еще более крутой и опасный. И кто эту схему выдумал и нанес на бумагу?! Ручаюсь, ее не мог составить тот, кто шел сам.

— Вы нарушили схему! — доносится до нас голос Кондратенко.

— Идите-ка вы, Владимир Михайлович!.. — кричит в ответ Слава.

Вообще Слава спокойный и выдержанный. Он никогда не повышает голоса, все чувства у него скрыты. Но тут он не может сдержаться. Схема — дрянь. Мы сворачиваем в сторону и начинаем подниматься лесенкой, уже не слушая, что кричит нам Кондратенко. Светозащитные очки запотевают. Трудно идти...

Осадка! Рядом, у самого носка тяжелых горных лыж, трещина. Слышу дрогнувший голос Славы:

— Женя!

Сверху сильный шелест. Клубясь, взвихривая снег, наращивая скорость, мчится на нас лавина. Что есть силы налегаю на палки, но лыжи тонут в снегу. Я отчаянно барахтаюсь, лезу к спасительной скале. Шелест переходит в грохот. Кажется, снег уже над самой головой. Прижимаюсь к камню. Рядом тяжело дышит Слава.

Но лавина щадит нас. Она просто, вздумала попугать. До скалы не дошла, зацепилась за заструги, надутые боковым ветром.

Весь склон в трещинах. Печет солнце, проникая в снежную толщу, нарушая сцепление. Мы в ловушке. Идти наверх по отвесным скалам — круто. Вправо — трещины. Влево — тоже. Назад?.. Сняв лыжи, мы сидим на камне, подставив лицо теплому и нежному солнцу. Вот сейчас веришь, что где-то есть лето, поспевают фрукты, хлеб, виноград. А там, где лаборатория, дует морозный ветер, клубятся зимние тучи. Может, дождаться вечера и уж потом идти дальше? Ведь здесь так тепло и спокойно! Страхи постепенно проходят.

Вздохнув, Слава слезает с камня и надевает лыжи...

Идем по сыпучему, как сахарный песок, снегу. Идем едва-едва. От одной скалы к другой.

Наверху свистит ветер. Снежная пороша тысячью игл впивается в руки и лицо. Гребень с одной стороны оголенный, каменистый. С другой — навис снежный карниз. Гребень ведет нас к домику лаборатории. Отсюда видна станция Тюя-Ашу Северная. Тоже крохотная, с паутинкой антенн, с квадратиком метеопункта. На этой станции начальником работает Володя Зябкин — москвич, влюбившийся в горы Тянь-Шаня на всю жизнь. Я видел Володю на Иныльчеке, совсем не исследованном ранее леднике в районе самых больших тянь-шаньских вершин Хан-Тенгри и пика Победы. Он удивительно смешно мог рассказывать, как удирал от лавин, как тонул в ледяной воде Сарыджаза, как с ножом, обессиленный от голода, лез на круторогого дикого барана и замерзал в снегу у пика Нансена...

Товарищ неизвестный мой

С корой сожженных губ

Пойдет на кручи, как домой,

Сжимая ледоруб…

Невысокого роста, с бородкой а-ля Генрих IV, с хитрыми зеленоватыми глазками, с доброй, ласковой улыбкой он напоминает Николая Васильевича Максимова, начальника всех лавинных станций Киргизии. Николай Васильевич исходил всю Колыму и Дальний Восток, открывал станции на Памире, исследовал ледники на Тянь-Шане. Не раз душили его лавины, не раз срывался он с ледяных круч, не раз бедствовал, попав в половодье стонущих горных рек. Но остался таким же сильным и бодрым, как прежде, открытым и смелым, откровенно завистливым к юности.

Отсюда, с гребня, за морем плывущих внизу облаков угадывается станция Ала-Бель, «Святая гора». Там сторожит лавины Юра Баранов с товарищами. Юра — квадратный, низко посаженный на сильные короткие ноги, с носом, как картофельный клубень, разбойничьей черной бородой и голубыми глазами младенца.