Если бы он был выше ростом, он имел бы феерический успех у женщин. Так говорила его мама. Он часто повторял эту мамину фразу только потому, что считал свой рост, свои неполные метр шестьдесят семь величайшей несправедливостью.

В институте он не мог ухаживать за высокими девушками, а еще раньше, в школе, всегда был самым маленьким в классе.

Мама переживала, что он плохо растет. Маме хотелось, чтобы он был высоким и еще чтобы он был скрипачом, вундеркиндом, вторым Бусей Гольдштейном. Маме снилось, будто ее единственный сын Геночка Потунин стоит на эстраде. Вот он, милый интеллигентный ребенок, жмурится от света юпитеров, у него настоящий Страдивари и теплые коленки. О Атлантический океан родительского тщеславия!

В строительный институт он поступил только потому, что так хотела мама. Правда и то, что теперь он не жалеет. Нисколько. Он способный инженер, а если учесть, что от скромности никто не умирал, он талантливый инженер.

Он поверил в свой талант еще в институте. На третьем или на четвертом курсе, когда неожиданно засветила ему изумительная идея. Строго говоря, это была не совсем идея, правильней — мечта: дальше умозрительных построений дело не пошло, но ему показалось, что он нашел новую конструкцию мостового пролета. У него было три сборных сегмента, какие-то немыслимые разгружающие шарниры, при этом элементарная армировка: шесть стержней поверху, четыре понизу. Все выглядело ужасно просто. Было страшно: «Неужели до меня никто не думал об этом?»

Студенты не часто делают технические перевороты. Добросовестные студенты не делают никогда. Он был добросовестным студентом — отличником, персональным стипендиатом, к тому же по линии СНО он разрабатывал другую тему. И вдруг — сколько лет прошло — ему, уже групповому инженеру, пришлось заняться мостами. Их группу перевели на новую тематику. Он вспомнил свою розовую мечту — три сборных сегмента, шесть стержней поверху, четыре понизу, но теперь у него были опыт, и хватка,- и смелость и не было вопроса: «Неужели до меня никто не думал об этом?» Весь расчет он сделал за неделю, отдал печатать Аде Борисовне. Ада Борисовна печатала, удивлялась. Она всегда удивлялась. Это основная черта ее характера. «Геннадий Петрович, вы собираетесь защищать диссертацию? Верно? Нет-нет, все между нами. Но ведь я даже не предполагала!..»

Лелька тоже не предполагала. Он сидел на кухне, чертил две ночи с субботы на воскресенье и с воскресенья на понедельник. Лелька спрашивала:

— У тебя, милый, бессонница?

— У меня зуб мудрости.

В понедельник он показал расчет Нестову. Но не потому, что считал Нестова выдающимся мостостроителем, нет. Так было нужно, и он как-то сразу понял, что так нужно.

Конечно, если бы Нестов был просто начальником, а он, Потунин, просто подчиненным, все выглядело бы несколько иначе. Но у них были сложные отношения. Еще со студенческих лет.

В институте они не были дружками. Они учились на одном факультете, но на разных курсах — Потунин на первом, а Нестов на пятом — и полсеместра вместе пели в институтском хоре. На общеинститутских вечерах сразу после торжественной части на сцене выстраивался их самодеятельный коллектив — хор студентов и преподавателей Московского ордена Трудового Красного Знамени инженерно-строительного института имени В. В. Куйбышева. Нестов был солистом. Нестов выходил из правой кулисы в сером пиджачке «букле», в синем шелковом галстуке с нарисованным парусным корабликом. У Нестова здорово выходило. «Версты, я вас всех сосчитал по одной». У Нестова был драматический тенор очень редкой окраски. У Потунина голоса не было. На каждой репетиции руководитель их коллектива, бывшая солистка императорских театров Ванда Львовна Кныш ломала руки, почти плакала: «Геночка, голубчик, ну нельзя же так! Вы поете животом, и почему здесь си-бемоль, когда здесь чистое ля?»

Потунин был первокурсником. Потунин ненавидел Ванду Львовну, ее томные ручки, всегда с пунцовым маникюром, ее интеллигентный голос, старинную брошку на груди. Все ее замечания казались ему обидными и незаслуженными.

Может быть, Нестова хвалили еще и потому, что Нестов был дипломником. В институте говорили, что Нестов — большая голова и работяга. Будто бы уже на четвертом курсе Нестову предлагали аспирантуру на стальных конструкциях у самого Стрелецкого, но он почему-то отказался; весь институт обсуждал, «почему». Короче, Нестов уже тогда был знаменитым.

Так получилось, что через пять лет Нестов стал доктором наук и, между прочим, руководителем дипломного проекта пятикурсника Потунина, бывшего своего коллеги по институтскому хору.

Дипломный проект Потунина назывался солидно: «Комплекс: типовая столовая на сто пятьдесят посадочных мест и магазин полуфабрикатов «Кулинария».

Конечно, в том, что после защиты Потунина оставили в Москве, распределили в мастерскую к Нестову, не было ничего удивительного: Нестов похлопотал за своего способного дипломника. У них уже определились какие-то сложные отношения, какая-то взаимная заинтересованность. Они никогда не вспоминали свои студенческие годы, репетиции, Ванду Львовну. Они стояли теперь на разных ступеньках. Между ними крутилось слишком много свидетелей. Нестов был большим начальником.

Такой же быстрый и сухой, но уже исчерченный лиловыми жилками, всегда в прозрачных нейлоновых рубашках, Нестов похож на свежезамороженного цыпленка в целлофановом мешке. Все называют его академиком, хотя официально на самых последних выборах он баллотировался в члены-корреспонденты. Но, наверное, это слишком длинный титул — член-корреспондент Академии строительства и архитектуры. Просто академик короче и солиднее.

Академик просмотрел расчет, перепечатанный Адой Борисовной, задал два вопроса и все понял. Ему не нужно было долго объяснять. Он сказал:

— Можно патентовать, Потунин. — И словно с сожалением: — Вы умный человек.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.