На тысячи дней

Он вчера еще знал, что печь остановят на ремонт, но так неожиданно и остро почувствовал он это молчание, что заныло под ложечкой.

Он кинулся в душевую, распахнул дверцу кабины, где хранилась рабочая одежда, и, поспешно переодевшись, пошел к печи.

Накануне ремонтники разобрали ее по кирпичу и она стояла неуютно и хмуро.

Только вчера крышки завалочных окон были ясно румяны и, подрагивая, названивали бодро, уверенно. Юркие, живые лучики высверкивали из смотровых глазков. И все это в отдельности — и окна, и глазки, и горячие лучики — было хорошо само по себе. Нынче ничего этого не было, а была просто железная громадина, черная и шершавая на взгляд. Готька зябко передернул плечами — будто дунуло холодом железа. А на деле-то стоит подойти и тронуть ладонью — если и не обожжешься, все же ощутишь не развеянное вконец тепло.

Сумеречно тускла была площадка. Над головою в прозоре крыши виднелась часть белого неба, но свет его не доходил сюда. Долетали отсветы с соседних печей, когда там пускали плавку, но что были те отсветы!

Готька натянул рукавицы, медленно застегнул пуговицы на спецовке и стал ждать, что велит делать Забава. Любим Игнатьич молчал слишком долго, и Готька оглянулся. Забавы не было. Виктор сидел на куче магнезита, высоко выставив колени, и, колотя по ним голым резким кулаком, говорил что-то сидящему рядом Саше.

Два лома стояли, прислонясь к торцу печи, на площадке лежали кувалды.

— Ребята, — тихо сказал Готька. Те не отозвались.

— Ребята! — громко, испуганно позвал Готька.

— Чего орешь? — рассердился Виктор.

— Ребята, — сказал Готька, подходя, — мы с Ниной поссорились. Не то чтобы... а расходимся.

Саша рывком поднялся. Встал и Виктор, тихонько пощипывая усики.

— Это что же? — растерянно сказал Саша. — Это что же? Ведь свадьба была.

— Свадьба была, — согласился Готька. — А после...

— Вот, — произнес он, — я рассказал вам всю свою жизнь. — Хотя никогда он не рассказывал ребятам о своей жизни, а сегодня рассказал только о том, что было вчера.

— А если того, Дамира, по шее? — спросил Виктор, дергая усики и морщась.

— Брось-ка ты! — отмахнулся Саша. Подошел Любим Игнатьич.

— Ладно, ребята! Ладно, не надо, — просительно заговорил Готька.

Он первый взялся за кувалду и стал подыматься по лесенке к летке. Поднялся и, обернувшись, глянул вниз. Саша что-то говорил старшему сталевару, у того было страшно испуганное лицо.

Готька высоко поднял кувалду и опустил ее. Кувалда подпрыгнула тяжело раз-другой, Готьке дернуло руку, и медленная, какая-то шершавая боль прошлась по всей руке и застряла в плече.