У пульта барокамеры трое. За толстым окном иллюминатора замер в ожидании пилот. Лицо его спокойно, приборы задумчиво пишут ровный, чуть убыстренный ритм его жизни.

– Вы готовы? – в третий раз спрашивает высокий, худощавый грузин и нервно прохаживается, поглядывая на приборы.

Вряд ли он что-нибудь видит. Взгляд его там, в барокамере, где через мгновение разверзнется космическая пустота. Это будет только мгновение. Но то самое, которое отделяет жизнь от смерти.

– У него пульс восемьдесят, а? – вдруг с натянутым смехом восклицает врач-грузин. – А у меня, подумайте, сто пятьдесят – совсем птичий пульс! – И он размашисто вытирает платком разом вспотевшее лицо.

– Можно начинать? – тихо спрашивает ассистент.

– Подожди! – отмахивается врач. – Костюм ты сам проверял?

Потом он садится верхом на стул и внимательно смотрит в иллюминатор. «Ну как, генацвале, выдержишь?» И летчик улыбается краешком губ. «Нормально, что уж, валяйте!»

– Готовиться! – говорит врач и называет жесткие параметры, от которых у ассистентов остро екает сердце.

Потом в барокамере на секунду стекленеют глаза летчика и набухают кисти рук, не прикрытые костюмом. Вокруг него вакуум тридцатикилометровой высоты, вакуум, в котором кипит кровь, кипит любая жидкость незащищенного организма.

– Спуск! – кричит врач, но автоматы уже сделали свое дело.

Замирают стрелки приборов. А экспериментаторы устремляются в барокамеру, чтобы осмотреть и расспросить летчика.

Еще иезуит Акоста, сопровождавший испанскую армию в южных Кор. дильерах, заметил, что воздух в высоких горах «разведенный и слабый». Первые альпинисты, устремившиеся на штурм гималайских вершин, где-то на седьмом километре теряли чувство пропорций, их терзали галлюцинации, тошнота, головокружение, некоторых охватывало возбуждение. Это была горная болезнь, болезнь высоты – кислородный голод.

Однако открытая Бэром кислородная защита оказалась далеко не всесильной. Долгое время ни один летчик, вооруженный кислородным прибором, не мог пересечь «заколдованную черту» – 11 тысяч метров. Смельчаки платились жизнью за дерзкую попытку преодолеть «дьявольский рубеж». Врачи поначалу терялись в догадках, потом раскинули сеть сложных логических заключений. Так в трактат о воздушной болезни попало строительство огромного моста в городе Сан-Луи. Десятая часть рабочих, закладывавших подводный фундамент этого моста, погибла от мучительной и быстрой болезни. Перед смертью люди жаловались на жжение и нестерпимую боль в суставах. Врачи установили «кессонную болезнь»: экономя время, рабочих слишком быстро поднимали из высокого давления в обычное.

Многие, наверное, видели чудовищно раздутые тела глубоководных рыб, поднятых на палубу парохода. «Фокус» объясняется просто: на глубине рыбу сжимает километровая толща океанской воды. Когда же гигантский пресс перестает действовать, газы крови и тела расширяются в несколько раз.

Человек живет на дне воздушного океана. Самолет выбрасывает его со дна на двенадцатикилометровую высоту, где давление в пять с половиной раз меньше обычного. Трубка кислородного прибора не может спасти от смертельного перепада давления. Вот почему одиннадцатикилометровый рубеж оставался невзятым.

На кинопленке крыса. «Полет» проходит в обычной барокамере. Легкий шум компрессоров – и высота 5 тысяч метров. Крыса преспокойно разгуливает по камере, обнюхивает разные предметы, ест. Еще два километра вверх – усатая хозяйка барокамеры мечется в поисках спасения; 10 тысяч метров – крыса в судорогах валится на пол; еще километр – смерть. А вот другая пленка. Крыса суетится в барокамере. Обычные хлопоты обычной крысы о пропитании и жилье. Мгновенный скачок вверх до 20 тысяч метров – перед нами не крыса, а скорее кролик. Большое белое существо со вздернутой дыбом шерсткой. Но это все же крыса, только «кипящая». Да-да, в вакууме в живом организме кипит и испаряется межклеточная жидкость. Потом, когда крысу вскроют, в кровеносных сосудах и сердце обнаружат газовые пузырьки.

Чтобы защититься от «вакуума мирового пространства», Бэр и Менделеев почти одновременно и совершенно независимо друг от друга предложили герметическую кабину. Ее первое описание составил не инженер, а врач. Поначалу пилоты невзлюбили «закупоренную коробку». Она несла с собой одни несчастья. Первая попытка американца закончилась бесславно. При взлете альтиметр показал 2 тысячи метров ниже уровня моря: компрессор накачал кабину, как мяч. От его усиленной работы температура подскочила до 65 градусов. Пришлось срочно приземлиться. Вторая попытка, француза Коньо, оказалась и вовсе трагической. Высоким давлением в кабине выдавило стекло и покалечило пилота. Самолет врезался в землю.

Но время требовало роста скоростей. Для этого приходилось карабкаться на высоту. В дни второй мировой войны американцы подняли в воздух бронированный герметический самолет «Боинг Б-29». И хотя при испытании «сверхкрепости» разбился с десятью сотрудниками известный испытатель Эдмунд Аллен, ее немедленно приняли на вооружение. В то время было всего две-три марки самоле. тов с герметизированной кабиной.

Современные самолеты все имеют такие кабины. Казалось бы, к чему тогда разговор о смертельных перепадах давления? К чему рискованные опыты, за благополучный исход которых трудно ручаться?

Все дело в том, что у герметической кабины есть своя «ахиллесова пята» – взрывная декомпрессия.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.