Еще недавно в Йемене расставались с жизнью без видимого сожаления. Стоило бедному человеку умереть, его чуть ли не бегом несли на кладбище. Тело наскоро заваливали камнями и расходились. Без долгих слез, без речей. Иногда живые завидовали мертвым. К этому с детства приучала нищета и безысходность жизни под властью имама, судьи, палача. Очевидцы рассказывали мне, что йеменец, даже попав в руки палачу, не выказывал особого страха... На жизнь смотрели как на многострадальный и недолгий переход в лучший, загробный мир. Тяготы и лишения переносили, стиснув зубы, привычные пережевывать одурманивающий кат (листья растения, содержащего наркотические вещества).

Тан было до революции, до того самого сентябрьского дня 1962 года, когда революция опрокинула трон Мохаммеда эль-Бадра и провозгласила йеменскую Арабскую Республику. Путешествуя по дорогам ЙАР — первой республики на Аравийском полуострове, я хотел понять, как изменилась жизнь людей в этой стране и, главное, как изменяют ее сами люди. Одна из встреч на дорогах ЙАР показалась мне особенно примечательной.

* * *

Кто ездил по нашей Военно-Грузинской дороге, пусть поднимет ее в своем воображении километра на полтора и удлинит вдвое, тогда он сможет получить представление о дороге Сана — Ходейда. Над тобой — бездна неба невообразимой голубизны, внизу — тоже бездна, и кажется, будто летишь по воздуху. Начавшись на высоте двух тысяч восьмисот метров, дорога, минуя три перевала, приводит в конце концов к Красному морю.

Последний перевал — Менахский. После него снимаешь теплую одежду и радуешься, что полпути позади. Глаз, утомленный однообразным видом вулканической лавы, отдыхает на зелени, которая становится все обильней по мере спуска в долину.

На одном из крутых поворотов наш грузовик остановил молодой человек, почти юноша, в форме морского офицера йеменских вооруженных сил.

— Что случилось, садык*?

_________* друг

Он молча показал на мотоцикл, беспомощно лежавший на обочине с проколотой шиной.

Несколько минут — и мотоцикл погружен в кузов, закреплен, повеселевший офицер устроился на пустой канистре, и мы двинулись дальше.

Мы ехали вдоль ручья. Вода в нем то исчезала, уходя под землю, то появлялась снова. Показались пальмы, стало душно и влажно. Замелькали зеленые квадраты полей. Все чаще и чаще встречались крестьяне, бредущие за быком, который тянул примитивную соху. Картины средневековья, доставшиеся республике в наследство от свергнутого режима имамов. Буржуазные газетчики и политиканы говорили о революции, происшедшей в этой стране, как об обычном дворцовом перевороте. Народ же изображали пассивным наблюдателем. Когда я сказал об этом моряку, он гневно воскликнул:

— Ничего подобного! Наша революция — революция народная. Если бы народ не поддержал нас — все погибло бы. Когда эль-Бадр после первых залпов бежал в город Хаджу, ему удалось собрать двухтысячное войско. Расположенный на большой высоте, Хаджа считался практически неприступным. Штурм города стоил жизни многим нашим лучшим людям. Но мы взяли эту крепость, и исход революции был решен. Смогли бы мы это сделать, если бы наш народ с самого начала не поверил нам и не поддержал революцию? Нет!

Между тем наш грузовик приближался к Тихамской пустыне.

— Крестьяне здешних мест,— сказал офицер,— как-то выловили шайку бандитов, грабивших их, и отвели к имаму Ахмеду, отцу эль-Бадра, в город Таиз. Личный секретарь имама доложил ему о ворах и о крестьянах. Как же поступил Ахмед? Он приказал палачу тут же отрубить головы всем без исключения. «За что же казнить крестьян?» — спросили имама. «На том свете аллах дарует им счастье»,— ответил Ахмед. Такова была судьба наших крестьян. Как же они могли не поддержать революцию?! С первых дней тысячи крестьян добровольно отдали себя в распоряжение революционного правительства.

Мой собеседник задумался.

— Если вы придете в бывшую королевскую, ныне республиканскую больницу в Ходейде,— сказал он,— то увидите на воротах портрет лейтенанта Олеви. Он погиб двадцатилетним. За что? Олеви присутствовал на казни в Таизе. Он видел, как бандиты и крестьяне, подходя по очереди к палачу, старались незаметно сунуть ему несколько риалов, чтобы за этот бакшиш палач рубил им головы не с пятнадцатого удара, а быстрее. Олеви также видел, как Ахмед после казни подозвал к себе палача. «Разрешаю тебе,— произнес он,— подарить мне деньги, которые дали тебе казненные и которые ты хотел утаить от меня». Олеви решил убить имама. Когда Ахмед выходил из рентгеновского кабинета Ходейдинской больницы, Олеви выстрелил в имама, но только ранил его. Олеви покончил с собой... Он был храбрым человеком, и наш народ считает его национальным героем. Но беда его была в том, что он действовал в одиночку.

Мы же пошли другим путем,— продолжал офицер.— Наша программа — построить счастливое настоящее и будущее для народа. Побывайте на митингах, послушайте выступления, и вы поймете, как народ относится к республике, и ее президенту и революции. Нет, наша революция не «дворцовый переворот»!

Грузовик подъезжал к Ходейде. Офицер стал прощаться.

— Скажите, а зачем вы ездили в Сану?

— Меня вызывал президент ас-Саляль, чтобы включить в комиссию по увековечению памяти павших героев и помощи их семьям. Это моя общественная работа,— добавил он, улыбнувшись.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.