Шли солдаты. Смачно впечатывали в мягкий асфальт дороги каблуки кирзовых сапог. Гимнастерки как-то по-особому ладно облегали их плечи. Шли демобилизованные. На станцию. Походным порядком. И на много километров вперед обгоняла колонну брошенная в закатное небо сотнями глоток песня:

Служба ратная, служба солдатская,

Ты к оружью меня призвала.

Поначалу казалась неласковой,

А теперь дорога и мила.

У поворота шоссе песня оборвалась. Только шелестели пыльной листвой тополя. Дальше деревьев не было. Были пни. Растрескавшиеся, потемневшие от времени пни. Да седой ковыль у подножия высоты с лысой песчаной вершиной.

На высоте — могила. Выведенные окисью снарядные гильзы по краям. Памятник. Жестяная звезда на железном штыре. Плотно слежавшиеся плиты перечеркнула наспех выцарапанная штыком надпись: «Прощай, Сашка!»

Строй рассыпался. Воины тесным кольцом окружили могилу, замерли в строгом молчании.

Что вспоминалось им?

...Первые дни службы. Эта высота и эта могила. И как будто выцветшая от жары синь бездонного неба. И они сами; пухлощекие, остриженные под нулевку, в непривычном солдатском обмундировании. Замполит со шрамом через всю щеку. Он привел их сюда. Воинский долг, воинская доблесть, честь — как оживали, каким глубоким смыслом наполнялись эти слова здесь, у могилы командира орудия сержанта Александра Мельникова.

Он был молод, этот русоволосый сержант. Двадцать два года светило ему солнце. Где-то под Новосибирском ждали его жена и двухлетний сын. Они не дождались. Здесь, на этой безымянной высоте, принял свой последний бой Сашка. Внизу, на шоссе, полыхали немецкие' танки. Раненые тополя истекали прозрачными: чистым, как слеза, соком. Уже кончились снаряды, патроны, свесил в пустой зарядный ящик простреленную голову украинец Коляда, заряжающий.

И фашисты хохотали, глядя, как идет на смерть безоружный русский. Идет, зажав в правой руке ствол автомата, в диске которого не было ни одного патрона. Они пускали длинные очереди над головой русского, справа и: слева от него. Свистели пули, вгрызались в сухую землю. А Сашка все шел и шел по этому свинцовому коридору смерти. И тогда нервы у одного из фашистов не выдержали. Оскалившись, он прижал к животу автомат и до тех пор не отпускал спускового крючка, пока не увидел, как рухнул на землю русский.

А потом еще был бой. И суровые бойцы, сняв выгоревшие пилотки, стояли у могилы, потупив черные от копоти лица, а один из них торопливо выцарапывал: «Прощай, Сашка!»

У могилы не салютовали. Салютовали там, внизу, за шоссе, когда выбивали гитлеровцев из железнодорожного разъезда, салютовали в Берлине, у стен рейхстага...

Это случилось давно. А теперь был мир. И тишина. Только стрекотал в присохшей траве кузнечик да щебетали в розовых от закатных красок кустах, устраиваясь на ночлег, птахи. И могила была мирная, поросшая вьюнком и повиликой, забросанная привядшими а совсем свежими букетами цветов. У самого памятника из густой щетки травы тянулись ввысь, обгоняя друг друга, три ромашки. Они сразу бросались в глаза — белоголовые, с желтой макушкой, на крепких шершавых стебельках.

А вокруг могилы так же, как и восемнадцать лет назад, стояли солдаты. Но не было в их руках оружия, а на гимнастерках вместо боевых орденов и медалей поблескивали старательно начищенные значки отличников и спортсменов-разрядников. И только у одного, русого сапера-сержанта, серебром сверкала на груди медаль «За отвагу». Никто не знал, за что его наградили (он был из другой части). А сержант стоял, погруженный в свои мысли, взгляд его больших, с едва приметной грустинкой серых глаз скользил по покатым закраинам могилы и теплел, задерживаясь на ромашках. Потом он вдруг нагнулся и сорвал их, одну за другой все три, выпрямился, бережно расправляя пальцами нежные лепестки.

Несколько секунд длилось молчание. Но вот солдаты заговорили, зашумели, сгрудились вокруг сапера, и один из них, смуглый старшина, полыхнув взглядом отчаянных черных глаз, стиснул ему руку, на широкой ладони которой лежали как-то сразу утратившие свою свежесть цветы.

— Ты что же это, а?— прошептал он.— Думаешь, если у тебя медаль, то все дозволено? Ты у кого цветы сорвал? У кого?..

Сержант вздрогнул, сгорбился, безвольно опустил руки. Упали и затерялись в густой траве ромашки. Проглатывая тугой комок, застрявший в горле, он глухо ответил:

— Батя мой тут похоронен... Отец...— На высокий лоб его упала и рассыпалась русая прядь волос.— А цветы эти... матери... Она просила что-нибудь с отцовской могилы...

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.