Золотой эквивалент

В самом деле, в тяжелом физическом труде укладчиков досок требуются, кроме победной игры мышц, смекалка, память, точный, даже художественный, можно сказать, взгляд. Остановившись возле молодого, сноровистого укладчика Валерия Тюряпина, я наблюдала, как он, похаживая сверху, как будто неторопливо берет в руки доску, неторопливым же, гибким жестом опускает на выбранное наметанным глазом место, клонится за другой. Он топчется, как бы кружит на своей площадке, там, наверху, удерживая равномерный без сбоев темп, умудряясь сохранять при этом ту поразительную точность и строгость линий штабеля, которую за ручную работу потом никак не признаешь. Валера, посмеиваясь немного над моими восторгами, заявил, что принцип работы предельно прост:

- Ну, это, как штопка: сначала вдоль, потом поперек - и все...

И все. Вспомнилось мне, как напросилась я в мастерскую одного художника - посмотреть, как он делает свои изумительные по выразительности маски-шаржи. Пока он мял бумагу, варил клей и вершил свои другие приготовления, процесс был ясен и доступен. Но когда он как-то сжал пальцами теплую бесформенную массу, провел неуловимым жестом некие линии, совершилось чудо рождения лица, совершилось явление, природа которого так и осталась для меня в тайне.

Быть может, для укладки это и чересчур громкое сравнение, но и на этой работе не приживется человек с вялым, «косым» глазом, - тут нужны любовь и уважение к линии. Тем более, что строгая красота геометрии подчинена на укладке скупой целесообразности, суровым требованиям технологии.

На первом участке биржи, где командуют Поповы - Елизавета и Катерина, - мы разговорились с Тоней Ильиной, бывалой архангелогородкой, прошедшей через искус всех привычных северу ремесел, связанных с водой, рыбой, лесом.

Долго плавала Тоня на морском пароходе «Рошаль» кочегаром, до Новой Земли доплывала, а после маленькая дочь привязала ее к берегу. Но опять вся жизнь недалеко от воды: выйдешь к воротам и видишь, как разноцветные флаги судов разбавляют, пестрят ртутную гладь Двины.

Из рукавов плотной куртки видны крепкие, утолщенные в кистях Тонины руки. Она сама смотрит на них задумчиво, как будто с удивлением.

- Вот привыкла я тут ворочать... Как, случится, перебросят с укладки на другую работу - рученьки стонут: привыкли к нагрузке и вроде не по себе. Работа подвижная, ровно на танцах: за лето четыре пары тапок сносишь, за зиму двое валенок.

Доска, прижатая к животу, то и дело елозит по фартуку, обещая в ближайшем будущем дыру. Да и не только Тоня, но и другие рабочие обижались, что со специальной одеждой на бирже прижимисто: дадут брюки, да куртку, да фартук на год, а от них через квартал - одно только воспоминание.

На левой стороне биржи, там, где идет сортировка, просушка и укладка, царит даже в рабочее время относительная тишина и покой. Укладчики в большинстве случаев работают поодиночке, сосредоточенно, редко переговариваясь, особенно при плохой погоде - дождь, ветер, заморозки, на что так тороват архангельский климат. Только пыхтят бегущие автолесовозы да заноет иногда пила: это по распоряжению браковщиков «лечат» искривленные доски.

Зато на правой стороне, там, где грузят иностранные суда, вечное возбуждение, суета, бесконечное движение. За нашим лесом приплывают суда из Голландии, Англии, ФРГ, увидишь на мачте и французский флаг, и Иракский, и греческий.

Диктаторство погоды здесь еще сильней, чем на левом берегу. Судите сами: кубометр сухого товара весит, допустим, 600 килограммов, и он же, прихваченный дождиком, - все восемьсот. Заказчик же придирчиво следит, чтоб все было в строгом соответствии с декларацией, подписанной обеими сторонами.

Погрузка, если даже бригадир заранее расшифрует специальный план всей «операции», - всегда импровизация, всегда напряжение, лихорадка. Тут свою роль играют десятки обстоятельств, выступающих на сцену нежданно-негаданно. Решать надо быстро, с толком и своей головой.

Я видела, как грузили на греческое судно «Ольга» тару - пакеты желтых дощечек, из которых впоследствии сделают ящики для апельсинов и лимонов. Черный, кудрявый, толстенький штурман с «Ольги» говорил быстрые английские фразы. Василий Иванович Камалятов, начальник конторы сбыта, слушал его с вежливой международной улыбкой и отвечал тоже по-английски, но только медленней и потому, казалось, убедительней. Глаза у начсбыта зеленые, как эмалевая елочка - значок «Экспортлеса», приколотый к отвороту пиджака.

Камалятов поспевает повсюду. То он у причала, среди лесовозов и машин, подвозящих тару, то среди галдящих, вечно недовольных разметчиц, которые красным карандашом метят товар - XX или X или XXX, в зависимости от того, в какую часть судна что следует грузить. У разметчиц на холодном ветру носы красные, как карандаши. Рубщицы (их тут зовут по-старинному, а не как в инструкции, по-новому: приемо-сдатчицы) считают товар поштучно. У них насупленные, сосредоточенные лица: золотой товар счет любит!

Работа крутит свое колесо день и ночь. Для ночной погрузки горят на веслообразных столбах лампы по 200 - 250 свечей. Камалятов, вернувшись в свой прекрасный кабинет, обшитый по стенам лакированными панелями, «принимает народ».

Отвозчики с биржи забегают с дощечками под мышкой, на этих дощечках химкарандашом записаны наряды. (Завтра отвозчик состругает его, и там будет записан новый.) Бригадир погрузочной бригады Проничев, сияя рыжей головой, металлическим зубом, зеленым перстнем на безымянном пальце и новенькими резиновыми сапогами, влетает в «офис» Камалятова всегда *с какой-нибудь обидой и сразу занимает позицию у окна. Он ругается, обиженным голосом кричит, что день простоя стоит 600 - 700 валютных рублей, но, видно, кое-кому наплевать на это. Выясняется, что шоферы, подчиненные автоконторе, кончили свою работу в связи с субботой на два часа раньше и теперь хотят уезжать: им неинтересно, что сегодня сухо, а завтра по прогнозу дождь... И, кроме всего, в конторе сидит человек в длинном вылинявшем плаще, инспектор по качеству, и строго, внушительно молчит.

Когда «Ольга» снимается с якоря и уходит, мы долго смотрим ей вслед. Камалятов думает о чем-то своем, может, просто отдыхает:

- Поплыла наша елочка в Грецию...

И я вдруг подумала о том, что в 1919 году наш лес увозили «без спросу» интервенты: нахапали на Севере пушнины, смолы, лесных материалов на 50 миллионов рублей. Это за 19 месяцев. Рубили здесь лес по-злодейски, не жалея. Но те раны затянулись, и ныне снова стеной стоит за Двиной и Печорой русский лес.