Итак, первый успех был достигнут: обреченные клетки продолжали существовать. Но что все-таки станет с ними при делении? Ведь жизнь без деления, то бишь размножения, невозможна.

И вот дрожжи, перенесшие азотистое голодание, возвращали в нормальные условия. Часть клеток, конечно, гибла, но часть оставалась жить. Почему? Какие условия способствовали восстановлению истерзанной радиацией клетки: усиленный углеводный обмен, температурный режим, время? А может, какое-либо дополнительное облучение? Это и была основная задача ученых — уяснить природу восстановления, найти оптимальный пострадиационный режим.

После долгих поисков нужный режим был найден. Эффект превзошел ожидания: клетки стали восстанавливаться массово, группами!

Когда-то Тимофеев-Ресовский вместе с физиком Циммером установил, что поражение организма зависит от количества радиационных «попаданий». Именно это количество определяет исход поражения.

Изучая процесс восстановления, ученые пришли к выводу, что он представляет собой как бы «негатив» облучения: при определенных условиях радиационные «попадания» начинают бесследно сниматься. Выяснилось, что восстановление снимает почти тридцать процентов полученной дозы. Это примерно столько же, сколько снимают защитные вещества. Шансы на «выздоровление» у облученных дрожжевых клеток повысились в десять раз! «Кривая выживаемости» резко метнулась вверх.

Медлить было немыслимо. Опыты тут же перенесли на животных. Но здесь все обстояло куда сложнее. Клетки тканей облученных животных гибли еще до деления. Почему? Где предел их выносливости? Как отодвинуть смертельный исход? И, наконец, можно ли вообще восстановить облученную ткань животного?

Опыты ставятся на куриных эмбрионах, на зародышах мышей и, конечно, на костном мозге.

Известна история югославских специалистов, облучившихся при аварии реактора. Их лечили французские врачи. Они пересаживали облученным костный мозг здоровых доноров. Югославские атомники выжили. Такие случаи неоднократны. И тем не менее нельзя сказать, что трансплантация костного мозга — прямой путь к выздоровлению. Прежде всего это временная мера. После инъекции выздоровление идет надежно и быстро. Но, окрепнув, организм ощущает постороннюю ткань и отторгает ее. Снова наступает ухудшение, больной Начинает худеть, терять аппетит, возобновляется кровоточивость сосудов. Наконец повторная трансплантация становится необходимой. А потом все повторяется сначала.

Ученые ищут самый надежный выход — добиться восстановления пораженного костного мозга. Этой проблемой среди «корогодинцев» занимается группа Е. Кабакова. Кабаков недавно защитил диссертацию по восстановлению дрожжей, облученных ультрафиолетом. Теперь его внимание полностью поглощено крысами. Крыс облучают и следят за развитием лучевой болезни. Все идет как в любом организме: сначала гибнут лимфоциты — и животное становится беззащитным, потом очередь за лейкоцитами — белыми кровяными тельцами — и тромбоцитами, ответственными за свертываемость крови. Последними гибнут эритроциты — красные кровяные шарики.

Изучение костного мозга идет развернутым строем — от хромосомы до целого организма. Возможно, в процессе исследования ученые выяснят, что восстановить костный мозг нельзя. Но сейчас они твердо уверены в обратном. От их «да» или «нет» слишком многое зависит.

А пока гибнут под лучами сотни куриных эмбрионов, мечутся по клеткам крысы со звучными именами «Вистар» и «Август».

— Мозг можно восстановить. Я думаю, можно, — упрямо повторяет Кабаков.

«Дед»

Наука начинается с человека. Наивно предполагать, будто можно построить здание, выделить средства, набрать штат — и готов научный центр. Центр определяется человеком. Вокруг него выкристаллизовывается группа, лаборатория, институт. Нити свежих научных идей — единственное, что может связать коллектив в научное целое.

Здесь таким центром был «дед».

В тридцатых годах, когда многие его нынешние сотрудники еще беспрепятственно ходили под стол, Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский выступал на международных конгрессах и получил мировое признание.

Жизнь его сложна, как бывает сложен путь ученого, не знающего компромиссов в науке. Сложность эта, мучительная и посильная только немногим, кажется порой почти необъяснимой.

Впервые я увидела Николая Владимировича на философской конференции. Он никогда не жалел своего времени и потому никогда его не терял. Слушал Николай Владимирович внимательно и уважительно, хотя многое должно было его раздражать. Потом он вышел на трибуну и сказал, Что пора бы ставить философию на тот уровень науки наук, о котором радели еще «древнеримские греки». Зал слушал «деда» слегка смущенный. Подобное смущение мне не раз приходилось видеть и потом, когда он начинал говорить. Этот ироничный человек видел вдвое острее и дальше других.

Ходит «дед» быстрее всех в отделе — стремительно, чуть подавшись вперед, отгребая воздух, как пловец, ладонями опущенных рук. В походке — выбранный им ритм жизни. «Режим? Нет у меня никакого режима. Работаю до одиннадцати вечера, а потом читаю в свое удовольствие. Усталость, нервное перенапряжение, как любят теперь говорить, — все это чушь, глупые, клистирные теории. Хочется тебе спать — ну и спи, только не ной потом, что времени не хватает, работа заела. Я приучился спать по пять часов. Врачи говорят, что нужно восемь. А почему не девять, не десять?»

Наука забирает всю жизнь. Гигантская работоспособность адекватна таланту. «Надо работать, а не сидеть и не ждать, придет ли в голову что-нибудь гениальное или ни черта лысого не придет».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.