И Джан уже не может утерпеть, потому что он гордится и хочет рассказать:
- Когда я был преддайра, я ее выдвинул, первую мусульманку, беспартийную крестьянку на такую общественную работу... Но вот, такой уж у нас народ... Ясно, ее материальное положение тоже улучшилось от жалованья, она была беднячка. Ну, стали поговаривать, что я с нею в «таких» отношениях. Я и начал ее избегать, а она, ведь, не знает почему, и очень огорчается. Раньше я часто заходил и беседовал с ней, уговаривал ее не бояться идти председателем, обещал поддерживать. А как только ее выбрали - стал избегать! Ее муж меня спрашивает:
- Почему ты перестал разговаривать с Нэнэ - Ханум? Чем ты не доволен?..
А я же ему не могу объяснить!
Трудно мусульманской женщине завоевать новый мир!
Посредине маленькой улички стояла тумба, довольно высокая, в рост человека. Должно быть, эта тумба была необыкновенная, может быть святыня какая - нибудь, потому что на нее наброшено покрывало черное шелковое, оно крупными складками распускалось с гладкой тупой маковки до самой земли: так вы можете носовой платок поднять на пальце.
А уличка раскаленная, серая, как бы из выгоревшей на солнце глины, и вся - словно задворки: с обеих сторон заборы - стенки и ни одного домишка. За стенками сады видны. И по этой уличке солнце хлещет, как расплавленный чугун по заводскому желобу.
И вдруг шелковая тумба повернулась налево кругом и пустилась с тихонькой торопливостью по уличке!
Так это был человек, значит? Да, человек. И больше скажу, это была женщина в черной парандже, богатая и почтенная. Потом проскользнули другие в паранджах, но не черных, а светло - желтых и розовых, и иных оттенков. Пошли по уличке ситцевые тумбы: эти - бедные и молодые, у них паранджа не достигает земли на два – три вершка и можно приметить мелькание пятки на странной узкой туфельке без задника, но с каблучком. Что шаг, то хлопает.
Одной рукой у виска они придерживали в покрывале узкую щелочку для глаз и шли к расписному входу в подвал, нагибались под красную тряпку и сходили по многим ступеням. Над землей тут обширный купол с фонарем. Баня.
До 2 часов дня - женское время в подземной бане Нахичевани. Здесь - сборный пункт их.
Они канителятся долго: надо вымыть грязное белье с себя и подсушить, чтобы опять одеть. А другие еще приносят узелок, пользуются горячей водой. В нахичеванском краю нет лесов ни деревца...
В наших российских городах главное бабье место - базар. А в Нахичевани на базаре едва встретишь женщину. Базар - мужской. Все для дома закупает и приносит мужчина.
Так что другое место, где женщины собираются - это мечеть. Туда приходят старые и молодые и садятся на своей женской темной половине за колонками, - странные белые, цветные и черные, шелковые и ситцевые тумбы, вроде грибов - дождевичков. И молчат. Иногда мулла очень запроповедит - женщины всплакнут. Потом пойдут домой к своим детям, к своей безлюдной жизни семейного животного.
Мир ислама принадлежит мужчинам!
А третье место, где собираются самые молодые женщины, это - клубы женский и комсомольский. В женском много маленьких девочек.
У них тут и сцена построена, и хотя на сцене тоже одни женщины играют, но чудно и ново их собрание: они уже привыкают бывать вместе не для того, чтобы мыться, и не для того, чтобы плакать, а научаются знать (на всю жизнь), что вместе быть - интересно.
В комсомольском клубе смешались и юноши и девушки. И на сцене актеры тоже обоего пола. И в зале зрителей полно. И у девушек в полутьме открытые лица. Часть из них вовсе без паранджи, другие закрыты: но это не значит, что закрытые - не комсомолки. Комсомол не обязывает снять чадру!
Вот мы с Джином зашли в женский клуб. Там было много девушек, преспокойно сидевших с открытыми лицами. Они быстро закрывались... Джан говорит:
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.