Далеко за полночь, когда на просторах донского займища стали меркнуть пепельно-светящиеся Стожары, я выбрался со своим конём из густых зарослей глубокого оврага на белесый, дышащий остуженной прелью берег Дона. Слева, на юго-западе, на треть неба пылало зарево огней Цимлянского гидроузла.

И вдруг я услышал далёкий всплеск вёсел и скрип уключин. Склонившись над водой, я закричал, и вскоре волна донесла далёкий голос:

- Слышу, плыву.

Из-за седых склонившихся над водою верб показалась лодка, а в ней — высокий бородатый старик в казачьем картузе. Я хотел было сесть на вёсла, но старик властно сказал мне:

- Держи лучше коня! Дон шуток не любит. Видишь, как разлился! На стремнине, того и гляди, закрутит.

И он могуче налёг на вёсла. Конь рванул поводья, всхрапнул и шарахнулся вглубь, повинуясь моей руке.

... И вот мой стреноженный конь пасётся на траве, а мы сидим у костра. Я подкладываю в огонь сухой валежник, а старик рассказывает мне о своей жизни. Он сторож винсовхоза, всю жизнь рыл колодцы, батрачил у казаков, всю жизнь искал счастья...

— И оно пришло, — говорит старик.

Я слегка трогаю сухие ветки в костре, их охватывает пламя, и на обветренном, бронзовом лице старика, в его глазах я вижу радость. Мы оба смотрим вдаль, через Дон, на огни Цимлянского гидроузла и долго молчим.

— Видимо, диковинной для казаков кажется эта стройка в степи, — говорю я.

— Кому диковинной, — глубокомысленно отвечает старик, — а мне нет: я давно знал...

— Откуда вы это знали?

— Знал, — многозначительно отвечает он. — Ты спроси у меня, чего я не знаю. Я за семьдесят лет вырыл тысячу колодцев. Думаешь, я от хорошей жизни рыл казакам колодцы. Я рыл землю и искал счастья... Ты спроси, чего я не знаю. Ты думаешь, Волго-Дон — это так себе, просто построили, и всё?..

Я подложил в костёр сухой вербовой коры, прилёг на чёрной бурке, и старик рассказал мне легенду.

— Давно это было. Более тридцати годов уже прошло. Как-то сошлись мужики в Поволжье, написали грамоту к Ленину и пошли в Москву. Много в ту пору к Ленину ходоков ходило. Летом было дело. У нас на Дону и в Поволжье в степях жарища, духота, а в Москве, как всегда, ливни-ливнем идут, потоп-потопом. Ну, конечно, промокли наши ходоки насквозь и прямо с дороги направились в Кремль: хотели узнать, когда к Ленину на приём проситься можно. А Ленин, как ни был занят, дела отложил в сторону да с ходу и пригласил крестьян. Мужики наши мокрые — ну, ни сухой ниточки! — входят это к Ленину. Ну, вошли. А у него в кабинете товарищ. Молодой. Стройный. Черноусый. С трубкой. И не курит, а знай посасывает её и ходит по ковру. Ну, наши, которые Царицын обороняли, сразу признали, что это Сталин.

На столе у Ленина телефоны, карты, планы, гора книг. Видят ходоки наши, что, значит, Ленин и Сталин о чём-то советовались, должно быть, думали, делились, как и откуда зачинать коммунизм. Видят это ходоки, что в неурочный час попали, и потянулись было назад, к двери...

«Может, мы, Владимир Ильич, помешали?» — спросил один, безрукий.

«Нет, — отвечает Ленин.-Нам ходоки из народа не помеха. Для нас ходоки — это добрые вестники...» — И подставляет Ленин ходокам-крестьянам плетёные стулья, любезно так приглашает садиться.

А крестьяне рады-радёхоньки, что с Лениным и Сталиным встретились, но чувствуют себя стеснённо, не садятся: ведь мокрые с головы до пят.

Который был среди ходоков старший, значит, собрался. Перекрестился. Достал из-под шапки письмо от народа — грамоту. А она вся раскисла, расползлась на клочки. Не прочтёшь. И это подаёт её Ленину.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.