Вчетвером на льдине

Летом в доме было мало вещей. Но зимой их стало значительно больше. Привыкли и к тесноте. Каждый из нас усвоил свой катехизис одевания. У меня выработались следующие правила: садясь в мешке, не ударься головой об острый угол стола; надевая фуфайку, не сбей пепельницы и пузырьков Ширшова; вставая во весь рост, берегись острой гайки на потолке; надевая брюки, не опрокинь правой ногой лампы, а левой не выбей из рук Ширшова его письменный стол – кусок фанеры.

Направо от входа стоял стол радиостанции, налево – ящик, гордо именовавшийся буфетом. В потрепанном портфеле, висящем на веревочке, хранились тайны Северного полюса, наши труды, результаты многих часов тяжелой физической и интеллектуальной работы.

Поздно вечером заканчивался трудовой день. Сидя на нижних койках, поставив на пол огромную сковородку, дружно ужинали и слушали Москву. Четыре раза в сутки на остров Рудольфа уходили наши метеосводки. Каждая из них обязательно начиналась с точных координат. Если почему-либо замолчит наша радиостанция – на Большой Земле должны знать, где мае искать.

Когда ветра было достаточно, чтобы зарядить ветряком аккумуляторы, я мог позволить себе роскошь поработать с радиолюбителями. Стоило только появиться в эфире, как на меня набрасывались любители всех стран и континентов. Европейцы и американцы были обычными собеседниками, но были и экзотические корреспонденты – австралийцы и гавайцы. Один гавайский любитель, с которым я связывался неоднократно, особенно беспокоился, не растает ли под нами лед. Я, как мог, его успокаивал.

Долгая полярная ночь осложнила работы. Все смешалось: и то, ради чего мы тут находились, – наука, и забота о сложном хозяйстве.

Наша льдина двигалась значительно быстрее, чем это предполагалось. Порой в непосредственной близости раздавалась канонада от сжатия льда или, наоборот, бесшумно образовывались широкие трещины, заполненные черной водой. В полярную ночь, при плохой видимости это было не особенно приятно, но что делать– работа шла по плану.

Мы примяли возможные меры предосторожности. Разделили все имущество на три части и хранили его в трех удаленных друг от друга точках нашего ледяного поля. Погибнет один склад – азось, другие сохранятся. Я обычно был ночным сторожем и следил за поведением льда, чтобы в случае необходимости разбудить всех остальных.

Так продолжалось 274 дня. Мы продвинулись на 2 600 километров от полюса к югу и в конце концов очутились в районе между Гренландией и островом Ян-Майен. И тогда наступил тот день, который неминуемо Должен был . наступить. Мы ждали его и были готовы к нему с первого часа пребывания на льду.

Вместе с ледяным потоком нас . выдвинуло как бы на опушку ледяных полей. С юга, где не было льда, пошел сильнейший шторм, волны ломали и крушили кромку льда. К счастью, волны до нас не доходили, но докатилась океанская зыбь, и наше трехметровой толщины ледяное поле стало распадаться.

Мы потеряли почти все продовольствие. Запасные базы унесло. Не стало и нашей единственной жилой палатки. Пришлось выкопать в снегу яму и покрыть ее сверху брезентом. В этой берлоге мы провели последние две недели нашего дрейфа.

Утеряно было многое, но самое главное спасли–астрономическую аппаратуру и радиостанцию. С ее помощью мы следили за продвижением кораблей, которые торопились к нам.

С каждым днем льдина, двигаясь в общем потоке, становилась все меньше и меньше. Жалкие остатки имущества мы собрали в кучу: трещина, внезапное сжатие... все могло быть!

Были приняты и аварийные меры: в полной готовности, надутыми стояли два больших резиновых клипербота. Мы поглядывали на них с тоской: уж очень не хотелось заниматься водным спортом вдали от берегов, в Гренландском море. Ночной дежурный обходил по краю наш осколок поля. Чтобы не упасть в трещину, мы обозначили края льдины черными флажками. Иногда флажка недосчитывались – значит, льдина опять уменьшилась.

В последнюю ночь я бродил, как положено, по краю. В зените небо было чистым и звездным, а горизонт закрыла дымка. Внезапно вдали появилась какая-то яркая звезда. Зная примерно, где и по какому расписанию должны быть звезды, я недоумевал. И вдруг еканье сердца и крик:

– Вставайте! Прожектор!

Молниеносно, наспех одевшись, вылезли из берлоги мои товарищи. Но прожектор потух. Меня стали подозревать в галлюцинации. К счастью, вскоре опять замигал электрический луч. Через несколько минут установили радиосвязь, и нас попросили зажечь магниевый факел. Мои товарищи жгли факел, а я с волнением принимал сообщения: «Видим вас отлично, мы совсем недалеко».

Прилетел и сел на дальнее сохранившееся поле маленький самолет. Первый привет и дары Большой Земли мы получили в виде нескольких бутылок пива и мандарин. Пиво летчик вез за пазухой, а мандарины были, как камни. Грызя эти булыжники и обжигаясь леденящим пивом, мы блаженствовали.

К дрейфующей станции пробились два корабля – «Таймыр» и «Мурман». По льду, перескакивая через трещины, к нам приближалось нечто среднее между первомайской демонстрацией и штурмующей частью. Развернутые знамена, крики и вездесущие фото- и кинорепортеры... Стихийно возник митинг, и... на этом закончилась наша экспедиция.

Дальше началась сказка: теплое помещение, чистая одежда, свежие овощи. Запруженный ленинградцами Невский, специальный поезд в Москву, море людей на Комсомольской площади и, как завершение этого триумфального возвращения, объятия милого Михаила Ивановича Калинина, вручающего нам грамоты о присвоении званий Героев Советского Союза.

Вспоминая былое, невольно сравниваешь его с сегодняшним днем. Темпы развития – вот что больше всего удивляет и радует. У нас был жесткий лимит – десять тонн груза, и ни килограмма больше. Теперь на станцию «Северный полюс-10» самолеты доставляют тракторы и бульдозеры, дизели и разборные дома. Если мы девять месяцев никого не видели, то ныне и в полярную ночь самолеты привозят свежие овощи, газеты, письма, новые кинокартины и даже новогодние елки.