В Женеве ломали кафе «Ландольт», что в двух шагах от университета. Основную клиентуру кафе всегда составляло студенчество, и поэтому хозяин пригласил студентов отпраздновать закрытие кафе. 13а его счет. Студенты в ответ выдвинули требование: помимо бесплатного пива, разрешение бить пивные кружки. Вдребезги. После некоторого раздумья хозяин согласился. Он рассудил: чем больше шума, тем солиднее реклама. К тому же на месте старого он решил строить новое кафе-модерн и со студентами конфликтовать не хотел. Хотя и осуждал их за то, что вечно они что-то требуют и ставят условия.

Крушение иллюзий

...Дым стоял коромыслом. По массивным дубовым столам текло пиво. Пол был усеян осколками битых кружек. Под сводами звучали слова старых студенческих песен. Пьянели больше не от выпитого, а от хмельных воспоминаний. Вспоминали студенческий май 1968 года, баррикады Латинского квартала, факелы подожженных машин. Пили за грядущий «Май». Одни из особо захмелевших клиентов взгромоздился на стол и, перекрывая гам, надрывно доказывал, что еще студент Гамлет поставил перед студенчеством вопрос ребром. И чеканил английские слова:

— То be or not to be. That is the question. — Быть или не быть — вот в чем вопрос.

Мой спутник Марсель Перикар, который участвовал в майских событиях 1968 года в Париже, цедил пиво молча. Он не ввязывался в общую дискуссию и только время от времени негромко вторил англичанину:

— Быть или не быть, быть или не быть... Потом мы долго сидели вдвоем на скамейке

Университетского парка у стены Реформации и говорили о проблемах студенчества. Марсель давно пытался разобраться в этих проблемах, а я — узнать его мнение о них.

— Ты спрашиваешь, что я чувствовал в те дни? — Марсель задумчиво тер лоб, как будто хотел разгладить морщинки. — Тогда это было чувство сплошного праздника, необыкновенного прилива сил. Нам казалось, что мы все можем. И мы считали себя настоящими революционерами.

— Ну, а теперь?

— Теперь я воспринимаю май шестьдесят восьмого как сплошной угар. Мы выдвигали лозунги, беспрерывно дискутировали. Но никто не имел ясного представления о происходящем. Рыжий Дани — так мы звали нашего вожака Кон-Бендита — призывал протестовать против всего. Неважно, где и как. Он убеждал, что важен сам акт протеста. Сартр публично поддержал Дани, и это было для нас убедительно...

Я слушал рассказ Марселя и мысленно представлял себе толпу студентов со сжатыми кулаками и пылающими от волнения и восторга лицами. Преграждая полицейским вход в университет, они пели «Интернационал». Марсель тоже пел. Но вот любопытная деталь: как и многие другие его товарищи, он пел по бумажке.

В семье Перикара, инженера с достатком, пролетарский гимн не был в почете. Обучаться революционной грамоте приходилось на ходу.

Вместе с Марселем строили баррикады и швыряли тухлые яйца в полицейских другие дети адвокатов, учителей, врачей, инженеров. Они составляли костяк движения. И автомобили поджигали, как правило, те, кто сам их имел. Многие социологи не могли тогда понять этого парадоксального явления и объясняли его тем, что студенты просто «бесятся с жиру».

Между тем причины студенческого бунта, охватившего в конце 60-х годов Соединенные Штаты, Японию, Францию, ФРГ и другие развитые страны капитализма, были куда сложнее. Они коренились (и коренятся сегодня) в самой реальной действительности западного общества, и прежде всего в особенностях его экономического развития. Успехи научно-технической революции последнего десятилетия привели к небывалому росту престижа науки, техники и знания вообще. Наука все больше включалась в процессы производства и сама превращалась в непосредственную производительную силу. Вместе с ростом новых материальных и духовных потребностей общества быстрыми темпами росло число работников интеллектуального труда. Только в период с 1954 по 1962 год во Франции количество инженеров и высших технических кадров возросло на 44 процента, преподавателей и медицинского персонала — на 32 процента, представителей науки и литературы — на 56 процентов. Соответственно возросла и численность студенчества. Со 150 тысяч в 1954 году до полумиллиона в 1968 году. Сегодня студентов 800 тысяч. Подобная динамика характерна для всех развитых стран Запада.

Но вот парадокс: рост престижа знания и численности его носителей не сопровождался ростом престижа самого интеллектуального труда. Напротив. Инженеры, преподаватели, врачи, юристы в основной своей массе утратили за эти годы ореол профессиональной исключительности и пополнили ряды армии наемного труда. В 1968 году 98,6 процента французских инженеров и высшего технического персонала, занятых в промышленности и на транспорте, работали по найму.

...Двенадцатилетний ученик лицея Марсель Перикар мечтал стать инженером. Таким же уважаемым, почтенным членом общества, как и его отец. Двадцатидвухлетний студент Марсель обнаружил, что его отец сам превратился в маленький безличный винтик огромного бюрократического механизма.

Было время, когда университетский диплом автоматически распахивал двери общества, открывал радужные перспективы. Сегодня он дает право участвовать в крысиных гонках за более или менее оплачиваемое местечко. Не больше.

Отец Марселя тоже ощущает все растущее беспокойство и недовольство. Однако, обремененный положением и семьей, он смирился с превратностями судьбы. И, вздыхая, грустит об ушедших добрых временах. Для Марселя гибель жизненного идеала выливается в настоящую трагедию. В знак протеста он воздвигал баррикады в Латинском квартале и пел «Интернационал». Пусть для начала по бумажке.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.