В Нежинской «Гимназии высших наук»

Но этим дело не закончилось. В том же 1830 году нежинская «Гимназия высших наук» фактически подверглась полному разгрому я вскоре была преобразована в физико-математический лицей узкой специальности.

Основным материалом для обвинения профессора Белоусова явились его лекции по естественному праву. В архиве министерства народного просвещения мы обнаружили тетради с записями лекций Белоусова, принадлежащие тринадцати ученикам нежинской гимназии. В 1830 году Адеркас увёз их среди множества других материалов с собой в Петербург.

Сопоставление этих тетрадей приводит к выводу, что в основе своей они восходят к одному, общему первоисточнику. Из показаний ряда воспитанников гимназии явствует, что первоосновой значительной части тетрадей были записи лекций Белоусова, сделанные Гоголем в 1825-1826 учебном году.

Воспитанник гимназии Нестор Кукольник, впоследствии реакционный писатель, например, показывал на следствии, что одна из его тетрадей под литерою С. была «переписана с тетрадок ученика 9-го класса пансионера Яновского (Гоголя) без всяких прибавок, а сии тетрадки писаны по диктовке с тетради профессора Белоусова». Кукольник кроме того заметил, что он передал записи Яновского пансионеру Александру Новохацкому.

3 ноября 1827 года были сняты показания с Гоголя. Протокол допроса гласит, что Гоголь-Яновский «показание Новохацкого подтвердил в том, что он тетрадь истории естественного права и самое естественное право отдал в пользование Кукольнику».

Тетрадь Гоголя по естественному праву ходила по рукам учеников. Характерно замечание Новохацкого, что его тетрадь была списана с записок Яновского «по приказанию профессора Белоусова». Надо полагать, что тетрадь Гоголя была знакома Белоусову и признана наиболее достоверной записью его лекций.

Рукопись Гоголя не сохранилась. Но среди ученических записок, обнаруженных нами в архиве департамента народного просвещения, имеется та самая тетрадь Кукольника под литерою С, которая «без всяких прибавок» списана с тетради Гоголя.

Конспект состоит из двух частей: истории естественного права и теории естественного права. Наиболее интересна часть вторая.

Идеи естественного права получают у Белоусова весьма прогрессивное, демократическое для своего времени истолкование. Некоторые его формулы прямо перекликаются с идеями Радищева и декабристов.

Естественное право излагалось Белоусовым в плане чисто философском, теоретическом.

Однако многие положения его лекций осмысливались применительно к русской действительности. Например, когда он говорил, что «никто в государстве не должен самовластно управляться», то за этой краткой записью в ученической тетради мы чувствуем вполне определённую политическую позицию человека, негодующего против самовластно управляющегося крепостнического государства в России. Лекции Белоусова, таким образом, не только вступали в неумолимое противоречие с официальными догмами николаевского просвещения, они были прямо направлены против феодально-крепостнического строя.

По свидетельству одного из соучеников Гоголя, Николая Котляревского, профессор Белоусов однажды на лекции о естественном праве спросил своих воспитанников: «Если представитель народа государь - подл и во зло употребляет вверенную ему от народа власть, то что с ним должно делать? И когда ученики молчали, то он, профессор, сказал, что можно такого государя низвергнуть, убить». Правильность этого показания подтвердили на следствии и другие воспитанники. Директор нежинской гимназии Ясновский высказывал Адеркасу со слов ученика Филипченко предположение, что эти «нелепые слова» Белоусова могли слышать в 1826 году многие ученики 7-го класса, и в их числе Гоголь-Яновский.

По мере того как продолжалось следствие по «делу о вольнодумстве», всё более выдвигалось на первый план имя профессора Казимира Варфоломеевича Шапалинского. Законоучитель гимназии, характеризуя Адеркасу Шапалинского как человека «без всякой религии», высказывал при этом предположение, что, «кажется, он, г. Шапалинский, - есть глава всякому злу». Это совпадало с наблюдениями и выводами Адеркаса, который называет в своём донесении Шапалинского «главным виновником беспокойств и распрей» в гимназии. С именем Шапалинского Адеркас связывал даже попытку организации в Нежине некоего тайного общества. Адеркас сообщил министру просвещения Ливену, что между Белоусовым, Шапалинским, Ландражином и Зингером существует, как он выражался, «какая-то искренняя связь и что они стараются составить некоторый род партии». О «духе партии» неоднократно упоминает и Ливен в своей записке Бенкендорфу и донесении Николаю.

Хотя финал «дела о вольнодумстве» произошёл после окончания Гоголем гимназии, но в этом деле было замешано и его имя. Оно прямо упоминалось в одном из рапортов профессора Билевича в качестве примера «неуважения воспитанников к своим наставникам». Когда в ноябре 1827 года Гоголя подвергли допросу, он дал показания явно в пользу Белоусова.

Гоголь ненавидел Билевича и называл его вместе со всеми его единомышленниками «профессорами-школярами». В то же время Гоголь горячо симпатизировал Белоусову. «Я не знаю, можно ли достойно выхвалить этого достойного человека, - писал Гоголь 19 марта 1827 года своему другу Герасиму Высоцкому, - Он обходится со всеми нами совершенно как с друзьями, заступается за нас против притязаний конференции нашей и профессоров-школяров». По свидетельству одного из современников, он, «посещая в Нежине бывшего инспектора гимназии г. Белоусова, видел у него студента Гоголя, который был хорошо принят в доме своего начальника...»

Травля Белоусова произвела тяжёлое впечатление на Гоголя. Живой, острый ум юноши воспринимал этот факт как грубую несправедливость, произвол, противоречившие его представлениям о «естественном праве» людей, о «высоком назначении человека».

«Дело о вольнодумстве» оставило глубокий след в сознании будущего писателя. Недаром на протяжении многих последующих лет он многократно в своих письмах вспоминал имя профессора Белоусова, горячо рекомендуя его своему близкому другу Максимовичу.

Гоголь внимательно следил за судьбой Белоусова. Когда осенью 1834 года наметилась возможность облегчения участи находившегося под строжайшим полицейским надзором профессора, об этом тотчас же узнал Гоголь и в письме к своему бывшему нежинскому однокашнику Тарновскому от 7 августа 1834 года сообщил: «Я слышал, что Белоусова дела довольно поправились, я этому очень рад».

Несомненно, воспоминаниями о событиях в нежинской гимназии навеяны строки письма Гоголя от 14 августа 1834 года к Максимовичу о том, что «тамошние профессора большие бестии», от которых многие «пострадали».

Эти события заставили Гоголя-гимназиста внимательно присматриваться к окружающим его людям, к жизни вообще. Его письма гимназической поры полны тревожных раздумий о родине и своём месте в жизни.