Николай Астахов стоял на часах у двери комнаты, в которой заседал назначенный Ревкомом штаб обороны Астрахани. Короткое заседание кончалось. В приоткрытую дверь донеслась фраза Кирова - часовой безошибочно различал его уверенный голос:

- Прохвосты, подкупленные английским золотом, белогвардейцы и шкурники пытаются запереть Волгу, эту важнейшую нашу артерию.

Мы ждали восстания, и исход его предрешён заранее. Нас хотят задушить, и нам незачем церемониться. Речь идёт о жизни и смерти рабочего класса, трудового крестьянства нашей молодой республики. Нас хотят утопить в крови, - что ж. мы сумеем быть беспощадными!...

Собравшиеся разошлись Последним вышел Киров. Астахов видел его впервые. На Кирове была потёртая кожаная куртка и такие же краги, придававшие ему полувоенный вид. Лицо у Сергея Мироновича было широкоскулое, с крепким загаром, немного обветренное; такие лица, если бы не небольшая студенческая бородка, бывают у моряков и путешественников. Живые глаза задорно искрились, сочные губы нет - нет раздвигались в мягкой и очень доброй улыбке, и Астахову трудно было понять, как человек с такой улыбкой мог говорить о беспощадности.

- Я проеду на броневике на Татарский базар и Эллинг, - сказал Киров, обращаясь к пожилому лысому человеку, зарывшемуся в бумагах, - а потом погляжу, что в городе... Мне думается, что у нас здесь переоценивают силы мятежников.

- Напрасно поедете, Сергей Мироныч. Мало ли что может приключиться...

- Так ведь я же на броневике, - как бы оправдываясь, возразил Киров, - что ему станется? Дайте мне на всякий случай лишнюю обойму. Или лучше... - он просительно глянул на своего секретаря, - гранату.

- Ну вот ещё, гранату, - заворчал секретарь, но, порывшись в ящике письменного стола, протянул Кирову просимое.

Киров небрежно сунул капсюль в верхний карман своего открытого, как у лётчиков, френча и с довольным видом вышел, помахивая гранатой.

Астахов поглядел ему вслед и подумал, что лысый секретарь, пожалуй, прав: Кирову не следовало рисковать. В Астрахани второй день бушевал белогвардейский мятеж, и окраины города, порт и расположенный на другом берегу Волги форпост до сих пор были заняты бунтовщиками.

Сам Астахов не мог побороть в себе чувства неуверенности и тревоги. Он приехал в Астрахань накануне бунта. Утром он с трудом добрался до Губернского комитета партии, на улице его чуть не захватили мятежники. В Губпарткоме было не до него. Кто - то, не дослушав Астахова, сказал, что Губпартком мобилизует его на подавление восстания, и направил в крепость. В Ревкоме Астахову выдали винтовку и поручили пост у перенесённого в крепость кабинета Кирова.

Астахов был в фетровой шляпе и драповом пальто, опоясанном солдатским ремнём. Тяжёлые подсумки с патронами свисали, винтовка никак не гармонировала с широкополой шляпой, и у Астахова был необычный вид, словно вырванный из уже овеянных неповторимой романтикой Октябрьских дней семнадцатого года Но сам Астахов ничего этого не замечал и ревностно выполнял свои новые обязанности, о которых, кстати, имел весьма неясное представление.

Штаб обороны разместился в крепости.

За столом, покрытым порвавшимся кумачом, сидел секретарь Ревкома. Стол был большой, должно быть, обеденный. На столе ворохом лежали бумаги, стояли цинковые ящики с патронами, солдатские котелки, лежал початый хлеб. На краю стола примостилась и стучала на машинке девушка, некрасивая, но с очень приветливым лицом и прямым взглядом. Астахов знал уже, что её зовут Дусей и что она работала с Кировым ещё на Кавказе.

На широком, как во всех старинных постройках, подоконнике, рядом с пулемётом «кольт», плоским и даже изящным, сидел, болтая ногами, неизвестный матрос. Нездоровая жёлтая кожа обтягивала заострившиеся скулы, недобрые глаза ввалились. Георгиевские ленточки бескозырки полосатыми змейками падали на перетянутый пулемётными лентами бушлат. На ремне и даже на медных с орлами пуговицах бушлата висели бутылочные гранаты.

- Винтовка была, бросил... Не оружье, - лениво сказал матрос, - маузер был, тот, верно, стоящая вещь, сам у одного кавказца отнял. В госпитале, язви их в душу, слямзили... Офицерский наган ещё был, самовзвод, - бросил... Не оружье!... С одними бонбами остался...

- Отчаянный ты человек, Панфилов, - сказал, не поднимая головы, секретарь, и по тону его трудно было понять, то ли он восхищён матросом, то ли издевается над ним.

- Похлебай с моё флотских щей, - огрызнулся матрос, - и будешь отчаянный... С девятьсот двенадцатого на действительной. Без передыха! С тех пор, как лоб забрили, дома не был... Понимать надо! Сколько годов воюю, а конца - краю не видно...

- Будет видно, будет, - утешительно сказал секретарь.

- «Будет»! - передразнил его Панфилов. - А когда будет?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.