В июне 1829 года на пути из Тифлиса в Арзрум Пушкин встречает на крутой горной дороге арбу, запряженную двумя волами, – это везут тело убитого Грибоедова. Тремя месяцами раньше российский министр иностранных дел спешил изложить официальную версию «горестного события»: «Его величеству отрадна была бы уверенность, что... сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова...»

Грибоедов признавался, что в обыкновенные времена никуда не годится; оттого, наверно, цели в жизни назначал, опять-таки по собственному признанию, наперекор судьбе. Он мечтает о покое и сам же опровергает свою мечту. В одном и том же письме он пишет про «игру судьбы нестерпимую: весь век желаю где-нибудь найти уголок для уединения, и нет его для меня нигде» – и несколькими строчками ниже, отрицая только что произнесенные слова, горячо убеждает друга: «Верь мне, чудесно всю жизнь свою прокататься на 4-х колесах; кровь волнуется, высокие мысли бродят и мчат далеко за обыкновенные пределы пошлых опытов; воображение свежо, какой-то бурный огонь в душе пылает и не гаснет... Но остановки, отдыхи двухнедельные, двухмесячные для меня пагубны, задремлю, либо завьюсь чужим вихрем...» Он, должно быть, понимал, чувствовал, что творческий заряд, которого он всю жизнь жаждал, а после «Горя от ума», единственного, неповторимого, вдесятеро, во сто крат больше, чем прежде, жаждал и ждал, возникает лишь в условиях высочайшего жизненного напряжения, что великое рождается в борении, вопреки устоявшемуся и неподвижному. вопреки снегам, холоду, равнодушию, ломая пределы обыкновенного и устремляясь от века минувшего и нынешнего в век грядущий.

...«О стихах не говорю, половина – должны войти в пословицу», – -пророчил Пушкин, едва познакомился с комедией. Половина стихов вошла в пословицу, образы «Горя от ума» тотчас сделались нарицательными, все вдруг увидели, осознали, что вокруг живут, действуют Фамусовы, скалозубы, молчалины, и также как бы нарицательными стали, как бы «вошли в пословицу» положения комедии: Чацкий – Софья – Молчалин, Чацкий – Фамусов, Чацкий – Репетилов и прочие. Но, быть может, самая замечательная черта грибоедовского творения – его неисчерпаемость, его поразительная обращенность к будущему.

Лишь десять лет пройдет с тех пор, как завершена комедия, Пушкин из нового, последекабристского времени, из николаевского царствования уже назовет ее «печальным анахронизмом», утверждая, что нет больше в Москве ни Фамусова, ни Хлестовой, ни Репетилова. Но комедия продолжает жить. С годами и десятилетиями расширяется, углубляется и понятие «грибоедовской Москвы», и пластическая нарицательность выведенных в комедии лиц; идеи, образы, положения – все становится многозначнее, все постоянно обновляется временем. Комедия, с величайшей точностью запечатлевшая духовную, нравственную жизнь определенной эпохи в развитии русского общества, запечатлевшая, выразившая полностью свое время, свой век, оказывается насущно необходима уму и сердцу новых поколений.

«Горе от ума» держится каким-то особняком в литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью от других произведений слова...» – заметит Иван Александрович Гончаров через полвека после появления комедии. Она «все живет своей нетленной жизнью, переживет и еще много эпох и все не утратит своей жизненности».

Нечто новое, привлекательное и тревожащее прочитываем мы всякий раз в этом вечном творении, сюжет которого, казалось бы, может быть изложен одной фразой, а образы выведены с такой простотой и ясностью. Годы проходят и десятилетия, счет уже пошел и на века, новые читатели и зрители, в чем-то так же, как и те, кому довелось первыми знакомиться с грибоедовской комедией, но в чем-то совершенно по-своему, во многом глубже, значительнее осознают, чувствуют, применяют к себе и драму любви, развернувшуюся в доме Фамусова теперь уже сто шестьдесят с лишним лет назад, и тяжкий труд утверждения независимости, собственного достоинства, высоких идеалов среди карьеризма и чинопочитания, искательства, лицемерия, себялюбия, и любви к Отечеству, не показную, не ту, что на мундире – крестиками, выпушками, петличками, но любовь подлинную, ту, что под мундиром, в сердце, полнящемся радостью, болью, надеждой, и заботу о дне грядущем, не понятую, осмеянную бескрылой «житейской мудростью», и одинокую обиду непризнанного дарования, и горестную муку пламенного мечтателя, изведавшего холод вечных снегов...

Александр Блок верил,» что будущие поколения неизбежно станут еще и еще раз возвращаться к трагическим прозрениям Грибоедова, глубоко задумаются и проникнут в источник художественного волнения создателя «Горя от ума», волнения, так часто переходящего в безумную тревогу. Эта вечная неисчерпаемость, как бы вечная незавершенность комедии, так же как неисчерпаемость личности ее создателя и незавершенность жизнеописания его, – непременный удел великого творения и великой судьбы.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.