Каждый день я ждал любимую мою вестницу весны - трясогузку, - и вот, наконец, и она прилетела и села на дуб и долго сидела, и я понял, что это наша трясогузка, что тут она где - нибудь и жить будет.

Мы стали даже узнавать, когда птичка садилась с прилету на дуб, наша это птичка или нет, будет она тут с нами вблизи где - нибудь жить или ей надлежит дальше лететь и тут присела она лишь отдохнуть. Наш скворец, когда прилетел, то прямо в своем дупле и запел, наша трясогузка с прилету прямо же прибежала и нам под машину, и Сват стал прилаживаться, как бы ее обмануть и схватить. С передним черным галстучком, в светло-сером отлично натянутом платьице, живая, насмешливая, она проходила под самым носом Свата. И делала вид, будто вовсе не замечает его. А когда он бросался на эту изящную француженку со всей своей собачьей страстью, она, конечно, заранее приготовленная к нападению, отлично понимающая собачью природу, отлетала от него всего на несколько шагов. Тогда он, вцеливаясь в нее, опять замирал, и она, раскачиваясь на своих тоненьких пружинистых ножках, глядела прямо на него и только что не смеялась вслух, только что не выговаривала: «Да ты же мне, милый, не сват, не брат, и не деверь, и не кум, и не зять, и не свояк...»

И наступала иногда даже прямо рысцой. И замечательно было, что спокойная пожилая Лада, если только она тут была где - нибудь, неподвижная, замирала, как на стойке, и наблюдала игру, не делая ни малейшей попытки вмешиваться. И Бой тоже, конечно, видя игру, замирал, «о у него замирание было только от избытка страсти. Огненным глазом он созерцал птичку - француженку, не смея сдвинуться с места, хотя бы игра продолжалась и час и больше. Лада же наблюдала совершенно с тем же комическим интересом, как и мы, и, когда француженка, увертываясь от пасти Свата, отлетала, следила за ней, когда же трясогузка начинала наступать, то переводила свой черный глаз на Свата, стараясь понять, выдержит ли он и поймает или же француженка опять покажет ему длинный хвост.

Еще забавней было глядеть на птичку эту, всегда веселую, всегда дельную, когда снег на песчаном яру над рекой стал оползать и прибывающая вода образовала свою начальную полоску между льдом и берегом. Тогда трясогузка зачем - то стала бегать по забережью, по песку возле самой воды. Пробежит, напишет на песке строчку своими тонкими лапками. И, глядишь, когда птичка возвращается, написанная строчка уже под водой, и пишется новая строчка, и так почти без перерыва весь день. Трудно было узнать, что тут вылавливает себе птичка, да меня в этом и не то занимало. Невозможно было заметить коварное наступление прибывающей воды, но по исчезающей строчке трясогузки я мог следить, как по часам. Во время этих наблюдений вода для меня становилась мало - помалу как бы живым существом, начинающим мало - помалу овладевать всей нашей наземной природой. После, долго спустя, когда весенняя трагедия на пойме кончилась и вода начала убывать, на яре открылась целая рукопись, написанная лапкой трясогузки с разной ширины промежутками между строк: вода двигалась медленней и промежутки были шире, вода быстрей - строчки чаще.

Сколько усилий делал я, чтобы снять птичку - писателя за ее неустанной работой, но даже отличный цейсовский телеобъектив в 320 миллиметров подавал мне в зеркале птичку величиной не больше макового зернышка. Неустанно работая, она в то же время как будто особым, скрытым за перьями глазом наблюдала мое приближение и пересаживалась подальше без всякого перерыва в работе. Точно так же не удавалось мне ее захватить и в штабелях дров, где, по всей видимости, она себе намечала устроить гнездо. Но вот было однажды, когда мы с Петей охотились за ней в дровах с зеркалкой и лейкой, к нам приблизился Мазай и, поняв, чего мы добиваемся, засмеялся и сказал нам:

- Эх вы, мальчики, птичку не понимаете! И когда трясогузка перелетела от нас к другому штабелю и там скрылась, велел и нам тут же скрыться, присесть за нашим штабелем дров.

Не прошло десяти секунд, как любопытная француженка прибежала узнать, куда делись мы, и сверху от нас в двух шагах сидела и трясла своим хвостиком в величайшем изумлении.

- Любопытная она, - сказал нам Мазай.

Тогда мы проделали то же самое несколько раз, приладились, спугнули, присели, навели аппараты на одну веточку, выступающую с поленницы, и не ошиблись... проскакав по всей поленнице, птичка села на веточку, и мы сняли ее зараз и лейкой с телеобъективом и зеркалкой.

Очень довольный нашим успехом, нам говорил Мазай, что у всякого зверя, птицы и рыбы есть свой характер и на то у человека разум, чтобы характер понять. И еще у всех зверей и у всякой твари есть привязанность к своему месту. Спугните зайца, он сделает круг и вернется на лежку. Стоит судачиха, приходит судак, заколешь острогой судака, оставишь судачиху, а на другой день к этой судачихе другой судак приплывает. Вся хитрость в этом, и человеку дан разум, и он это понял и стал на земле хозяином, и нет ничего на земле сильней человека.

- Вот ты говоришь, - сказал Петя, - что человек сильнее всего, говоришь с большой радостью, а какая радость в том, что человек все захватывает и разоряет?

- Это не человек разоряет, - ответил Мазай, - это враг человека. А я за то дивлюсь силе, что вижу в этом добро и когда вижу, как добро перемогает зло, - радуюсь.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.